Сволочь

— Это и в самом деле занятная история. Когда археологи откопали ее, она была цела, невредима и настолько прекрасна, что ей определили место в лучшем из парижских музеев. Посетители так восторгались Венерой, что то и дело норовили прикоснуться к ней, погладить, провести ладонью по совершенному мраморному телу. Администрации Лувра это в конце концов надоело, и она поместила рядом с мадам Милосской табличку: «Руки прочь от статуи!» А какой-то недоумок истолковал этот призыв по-своему и осуществил его с помощью молотка.

В августе Даша познакомила меня с родителями. Отец ее оказался профессором, преподавателем физики в Политехе. Выглядел он моложаво, а держался с таким веселым легкомыслием, что сразу расположил меня к себе. Дашина мама работала корректором в каком-то издательстве. Она разглядывала меня так, словно выискивала во мне орфографические и стилистические ошибки и, видимо, сочла если не вульгарным, то недостаточно отесанным. За обедом она искоса следила за тем, как я пользуюсь ножом и вилкой, какие куски кладу в рот, не слишком ли звучно жую. Мне отчаянно хотелось отмочить какую-нибудь пакость, но я сдержался, интеллигентно промокнул салфеткой губы и светски молвил:

— Вероника Олеговна, Сергей Валерьевич — благодарю. Превосходный обед, милая атмосфера, чудесный хрусталь, прелестный фарфор.

— Саксонский, — небрежно обронила Вероника Олеговна. — Достался нам в наследство от Дашиной бабушки.

— Бабушка била фрица? — осведомился я.

— Нет. Бабушка его тоже унаследовала.

— Очаровательная у вас семья, — восхитился я. — С традициями… А теперь — позвольте откланяться. У моего друга сегодня день рождения, а приятели мои такие сволочи, что если я опоздаю, — выжрут всю водку без меня.

С тем я и удалился.

Дашу моя выходка рассердила.

— Поздравляю, — сказала она. — Ты сделал все, чтобы не понравиться моей маме.

— Да я не особенно и старался, — хмыкнул я.

— Старался. Ты специально эпатировал моих родителей.

— Дашенька, выбирай выражения! Слышала бы тебя сейчас Вероника Олеговна.

— Ты хоть на минуту задумался о том, в какое положение ставишь меня?

— Я об этом все время думаю.

— С тобой невозможно разговаривать, — вздохнула Даша. — Слушай, может, мы просто устали друг от друга?

— Действительно, целых три месяца знакомства.

— Разве этого мало?

— Слишком много. За три месяца не продвинуться дальше поцелуев — надо иметь железные нервы.

— Миша, — с суровым видом покачала головой Даша, — ты же знаешь мои принципы: никакого алкоголя, никаких сигарет, никаких близких отношений до свадьбы.

— И что прикажешь мне делать с твоими принципами?

— Ничего. Просто уважай их. Ты ведь уважаешь свои?

— Как я могу уважать то, чего нет?

— У тебя нет принципов?

— Абсолютно никаких.

— Как же ты живешь?

— По наитию.

Осенью у Даши начались занятия. Я к тому времени тоже восстановился на вечернем отделении Иняза, официально числился на какой-то работе, а неофициально подрабатывал частными уроками английского. Видеться мы стали реже.

Поначалу мне это даже нравилось, потому что я действительно подустал от Даши и ее — как бы помягче выразиться — причуд. Затем я соскучился — исключительно в силу подлости человеческой натуры, всегда желающей того, до чего не дотянуться. И, злясь на самого себя, стал наведываться к ней в институт и ловить ее после занятий с неизменным букетом осенних цветов в руках.

Словом, я ждал Дашу в вестибюле Политеха с букетом хризантем, когда меня вдруг хлопнули по плечу, и чей-то знакомый голос произнес:

— Вот это да! Ты как меня нашел?

Я оглянулся. Передо мной, расплывшись в улыбке, стоял мой военкоматский знакомый Ярик Шеремет.

— Привет, — сказал я, улыбнувшись в ответ. — А с чего ты взял, что я тебя искал?

— Цветы, — коротко объяснил Ярик. — Или это не мне?

— Если б я и преподнес тебе цветы, то разве что в виде венка.

— Мужественно и сурово. Ждешь кого-то?

— Одну знакомую.

— Что за знакомая?

— Ярик, — сказал я, — ты отдел кадров или агент по переписи населения? Какое тебе дело, кого я жду?

— Банальное любопытство, — невозмутимо ответил Ярик. — Мне как аборигену интересно знать, кого из здешних туземок подцепил мой старинный приятель, с которым я, между прочим, два года не виделся.

— С каких пор ты абориген в Политехе?

— С сентября. Поступил после армии. К отслужившим относятся с пониманием. Мне председатель приемной комиссии так и объяснил: мол, зачисляем вас с поправкой на два года умственного иммунитета… Так кого ждем?

— Допустим, Дашу.

— Что за Даша?

— Стрельцова.

— О, так я ее знаю! — неизвестно чему обрадовался Ярик. — Она на втором курсе учится. Только зря ты к ней с цветами.

— Почему это?

— По-моему, — понизив голос и оглядываясь по сторонам, сообщил Ярик, — она в меня влюблена.

— Вряд ли, — сказал я.

— Ревнуешь? Завидуешь?

— И не думал.

— Так в чем же дело? Или, по-твоему, в меня нельзя влюбиться?

— Конечно, нет.

— Это еще почему?

— Потому что у тебя плоскостопие, близорукость и геморрой.

Ярик остолбенел.

— Что у меня? — переспросил он.

— То, на чем ты настаивал в военкомате.

— Причем тут военкомат? Забудь. Все, я отслужил, я здоров как бык!