Сволочь

На возвышении перед алтарем, утопая в цветах, стоял обтянутый черным крепом гроб. В гробу, сложив неестественно белые руки на таком же черном, ни разу при жизни не надеванном пиджаке, лежал покойный бородач. Серые глаза его были закрыты, широкий нос заострился, а выражение лица было мирным, но несколько удивленным, словно он никак не мог понять, как это он, такой еще молодой и полный сил, угодил в неудобный тесный ящик.

Собравшиеся, свесив головы, разглядывали церковный пол, иногда поднимали глаза к росписям на стенах и сводах, но избегали смотреть на гроб с мертвецом. Смерть, казавшаяся до сих пор то ли дальним родственником, живущим за тридевять земель, то ли заезжим гостем, который завтра отправится восвояси, внезапно превратилась в одного из горожан, который может по-соседски наведаться к кому угодно. Из отвлеченного понятия она сделалась чем-то реальным — точно прогуливалась неподалеку или стояла за углом, щуря глаза и дымя сигареткой. Каждый до дрожи отчетливо представлял лежащим в гробу себя или кого-нибудь из близких. Исключение составляли только дети, которым было скучно в церкви, и они, приподнимаясь на цыпочки, нет-нет, да и пытались заглянуть в домовину со смесью страха и любопытства.

Наконец псалмы были допеты, свечи погашены, началось прощание с усопшим. Вдова, прямая и спокойная, как соляной столп, подошла к гробу первой, поцеловала иконку, коснулась губами венчика на лбу мужа. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, в пустых ледяных глазах не блеснуло ни слезинки. Такой же невозмутимой осталась она, когда гроб заколачивали, когда, уже на кладбище, опускали в могильную яму, и когда на крышку упали первые пригоршни земли.

— Поплачь, — шепнула ей на ухо одна из подруг. — Хоть из приличия…

Вдова покосилась на нее, но ничего не ответила. Лишь когда могильщики взялись за лопаты, не сдержалась и добела сжала губы, точно почувствовала, что земля сейчас окончательно заберет не просто близкого человека, а частицу ее собственной жизни. Могила постепенно заполнялась, уже готовая сравняться с краями и превратиться из ямы в холмик.

— После кладбища милости прошу ко мне в дом, — наконец громко произнесла вдова. — Все приходите. Помянем усопшего.

В доме вдовы во всю гостиную был расставлен и накрыт стол. Еда была простая, но обильная: кутья, салаты, домашние соленья, блины, селедка, котлеты, рыба, жареные куриные окорочка. Между блюдами высились бутылки со спиртным. Кроме подруг вдовы, готовивших поминальную трапезу, подсуетились и соседи: на кухонной плите исходила паром необъятная кастрюля с украинским борщом, в казанках томились болгарские фаршированные перцы, молдавские вертуты с капустой, сербские уштипицы и греческая долма.

Рюмки наполнили водкой, бокалы — вином, выпили, не чокаясь, за упокой души новопреставленного, выпили за всех почивших в Бозе. Некоторое время ели, тихонечко переговариваясь, затем голоса окрепли от выпитого и зазвучали громче. Вдова, почти не прикасавшаяся к еде и едва пригубившая из своей рюмки, велела всем налить еще и поднялась.

— Спасибо вам, люди добрые, — проговорила она. — И за то, что пришли, спасибо, и за помощь вашу. Покойник мой порадовался бы, если б увидел нас всех вместе. Может, он и радуется — там, высоко. Радуется, что мы едины в эту горькую минуту. А хочется — по правде хочется — чтоб не только в горе, но и в счастье мы были едины, и в сражении, если придется, — едины были. За вас пью!

Вдова поднесла рюмку к губам, залпом выпила и поставила на стол. Остальные последовали ее примеру.

— А позволь узнать, — поинтересовался сидевший по правую руку от вдовы украинец, пышноусый красавец лет тридцати пяти, — о каком сражении ты говоришь?

— А ты не догадываешься? — пристально взглянула на него зеленоглазая вдова. — Не видишь, что в городе творится? Не понимаешь, к чему идет? Муж мой, царствие ему небесное, — только начало. Эти, прости Господи, аллахакбары всех под нож подведут. Не станут спрашивать, кто ты — русский, украинец или грек. Всех! И католиков этих малахольных с протестантами. Вон, евреев-то уже вырезали.

— Так они, говорят, снова появились, — возразил неуверенный голос.

— И этих вырежут, — заявила вдова. — Ну, да это их беда, а нам, православным, вместе держаться нужно, в один кулак сжаться. Да в такой, что ежели им по морде хряснуть, чтоб во все стороны ошметки летели!

Застолье согласно закивало, одобрительно зашумело.

— Бойкая ты баба, — заметил красавец-украинец.

— Я что-то не так сказала? — спокойно спросила вдова.

— Сказала, шо хотела. И хто ж кулак этот направлять будет? Может, ты?

— А хоть бы и я. Или думаешь — если баба, так не справлюсь?

— Справится! — подала голос одна из подруг вдовы. — Она — справится! Она такая, что любого мужика за пояс заткнет.

— Так то смотря по тому, какой пояс и какой мужик, — усмехнулся в усы украинец.

Вдова глянула на него с интересом.

— Слушай, кум, — сказала она, — а пойдем-ка покурим на балконе.

— Покурить — это можно, — согласился украинец. — Идем, кума.