Сволочь

В порыве всеобщего воодушевления никто не обратил внимания, к чему на самом деле относится это «Аллаху акбар» — то ли к истреблению евреев, то ли к неизбежности их возрождения.

Так или иначе, возможно, даже по воле Аллаха, в тот же вечер в Хаттенвальде неведомо откуда возникли новый раввин и новый кантор.

Новый раввин отдаленно напоминал прежнего. Это был невысокого роста, довольно щуплый человек лет пятидесяти пяти. Правда, он носил очки, слышал, судя по всему, превосходно, а взгляд его не вполне типичных для иудея серых глаз, усиленный очками, казался стальным. Его движения были порывисты и решительны, а голос тверд и звучен. Зато новый кантор походил на старого не больше, чем утюг на вешалку. Огромный, чуть ли не двухметрового роста, лет тридцати с небольшим, с увесистыми кулаками и широкими плечами, он, ко всему прочему, обладал роскошным густым басом, так что даже речь его, обычно лаконичная, ибо говорить он был не мастер, напоминала отрывок из оперной арии. В помещении синагоги кантору было тесно, и он, словно опасаясь пробить головой потолок, сразу же устроился в большом кресле, в котором любил сиживать покойный раввин. Зато новый раввин, уподобляясь прежнему кантору, нервно расхаживал взад-вперед, будто искал способ выплеснуть кипевшую в нем энергию вовне — не только на ближайшее окружение, но и за пределы «дома собрания».

— Это недопустимо, недопустимо, — приговаривал раввин. — Эти магометанские гои ворвались сюда, как к себе домой, учинили вопиющую некошерщину, я уж молчу о том, как они поступили с нашими предшественниками… И что, мы будем безмолвствовать? Вот вы, — взгляд его стальным прутом вонзился в кантора, — вы так и будете сидеть в кресле и ждать, пока явятся по вашу душу?

— Да что ж я? — пробасил в ответ кантор. — Если придут… Ну что… Троих-четверых уложу, конечно.

— Троих-четверых, — передразнил раввин. — Да их сюда целый отряд явится. Рота! Батальон!! И все с ножами. А вы что? Так и будете кулаками отмахиваться? С шашкой на паровоз?

— Уложу сколько уложу, — упрямо повторил кантор. — Я боксом занимался. Если одного припечатаю, остальные еще подумают, прежде чем лезть.

Последняя фраза оказалась слишком длинной и утомила кантора. Он откинулся в кресле и негромко засопел. Раввин снова нервно прошелся по комнате, остановился и поглядел на своего хаззана[42]со смесью презрения и восхищения.

— Вот смотрю я на вас и удивляюсь, — проговорил он. — Какой-то вы вроде бы и еврей, и не еврей. Шляпу носите, пейсики у вас курчавятся, а есть в вас что-то до ужаса нетипичное.

— Не знаю, — смутившись, пожал плечами кантор. — Папа-мама — евреи. Вот прадед, говорят, был скандинав.

— Кто-о? — от удивления раввин прервал свою шагистику.

— Скандинав. То ли швед, то ли норвег. Норвежец, то есть.

— Ну-ну, — хмыкнул раввин. — Стоит только посмотреть на ваши волосы и темно-карие глаза, как сразу становится ясно — истинный Рюрикович. Вылитый швед. Или норвег.

— Вот и я о том же, — миролюбиво согласился кантор.

— Ладно, — махнул рукой раввин, — оставим генеалогию в покое. Скажите лучше: вы руками, кроме бокса, что-нибудь умеете?

— Ну, ребе, — залился краской кантор, — ей-богу, не ожидал я от вас таких вопросов.

— Да нет же, нет, Адонай рахамим[43]! — простонал раввин. — Я о другом. Господи, что за мысли… Я хотел сказать. в техническом смысле. Химия, физика, вещества всякие. взрывчатые. Делать что-нибудь из этого умеете?

— Ну, руками. — кантор опять покраснел, — в смысле мастерить. Что-нибудь, может, и выйдет. Не особенно, правда. А уж что в физике, что в химии — тут я дуб дубом. Зато пою хорошо, — оживился он. — Хотите, спою что-нибудь из Шаляпина? «Блоху», например.

— По-моему, — задумчиво протянул раввин, — вы и в самом деле из Рюриковичей. Раз уж вас так на русское тянет, изобразите-ка лучше Левшу. Нам сейчас нужен не тот, кто споет «Блоху», а кто ее подковать сможет — фигурально выражаясь, само собой.

— Вы объясните, ребе, — взмолился кантор, — а то я вас не очень понимаю.

— Объясняю, — кивнул раввин. — Я, видите ли, по образованию как раз технарь. Та же химия с физикой и прочая песталоцция. — Кантор, услышав непонятное слово, вопросительно взглянул на раввина, но тот лишь нетерпеливо отмахнулся. — Вот я и хочу. Положим, смастерить в здешних условиях гранату у нас с вами, конечно, не получится, но несколько зажигательных шашек… Соображаете, к чему я? Пусть только сунутся, мерзавцы! Доброго слова не понимают, так пусть летят хоть к чертовой матери, хоть к своему Аллаху! А вы мне поможете.

— Ребе! — с упреком и даже с некоторым ужасом проговорил кантор. — Как же это? Я, допустим, боксер, я. А заповедь «не убий»?