Сволочь

Тот, наконец, заговорил. Голос у него оказался еще более удивительным, чем взгляд: сперва отрывистый, какой-то лающий, он постепенно приобрел глубину и проникновенность, взлетал, когда требовалось, ввысь, и тут же затихал и снижался, словно приоткрывая перед собравшимися те бездны, в которые разом могли обрушиться их судьбы. Он словно читал в их душах и говорил то, что они желали услышать, облекал в слова то, о чем они думали, но не умели выразить вслух.

— Мы в окружении врагов! — вещал низкорослый оратор. — Вы, должно быть, спрашиваете себя — куда сейчас смотрел этот человек? Что он увидел там, и на что хотел нам указать? Неужели всего лишь на вон те дома? Да! Я хотел, чтобы вы увидели дома — но не те, что рядом, а много-много других домов, и невысоких, и повыше, и огромных, как башни. Чтобы вы увидели их глазами своей души, а умом своим поняли, что во всех этих бессчетных домах живут наши враги. Они враги нам в каждую секунду, в каждую долю секунды, даже когда просто едят, пьют или спят. Может, они и не хотели бы считаться нашими врагами, даже наверняка не хотели бы — зачем им это нужно? Они трусливы и изнежены, они привыкли к удобной и сытой жизни, но именно поэтому — они наши враги! По милости Аллаха, нас много, но нас хотят оттеснить к краю пропасти и низвергнуть в нее. Они, враги наши, успокоятся лишь тогда, когда от величия ислама останутся только тлеющие головешки. О, нет, они не окружают нас кольцом — это тактика дней минувших. Они, как осьминог, запускают свои щупальца в наши пределы и, подобно раковой опухоли, рассеивают по всяму нашему телу свои ядовитые клетки. Они отравляют нас ядом безверия и продажности, хотят, чтобы мы заглушили духовный голод телесной сытостью. Ведь мы — единственные из монотеистов на этой земле, в ком еще осталась вера. А остальные… Какие они монотеисты? Они маммонотеисты! — голос человечка взлетел и достиг тех высот, которых требовала ситуация.

— Уважаемый, — робко перебили из толпы, — ты хорошо говоришь, но не все нам понятно. Растолкуй нам, будь добр, про эту самую моно-маммону.

Человечек бросил на вопрошавшего еще один буравящий навылет взгляд, но сдержался и пояснил:

— Монотеисты — это те, кто верит в единого Бога, и Бог этот — Аллах. Маммонотеисты тоже верят в единого бога, но бог этот — деньги. Они хотят, чтобы и мы поклонялись не чистому, как горный снег, Аллаху, а грязным бумажкам, и совершали намаз, обратясь не в сторону Мекки, а в сторону нью-йоркской биржи. Вот что им надо! Так что же лучше — смириться с этим или умереть?

— Умереть! — грянула толпа. — Лучше смерть!

— Верно, — тихо, но так, чтобы слышали все, произнес низкорослый, — смерть лучше. Но почему это должна быть наша смерть? Почему должны погибнуть мы, монотеисты, а не маммонотеисты? Почему благородный Восток должен жертвовать собою в угоду прогнившему Западу?

— Смерть маммонотеистам! — огласился всеобщим кличем уютный зеленый дворик.

— Да, смерть, — подтвердил оратор. — Смерть, — повторил он, словно пробуя это слово на вкус и наслаждаясь его звучанием. — Смерть недочеловекам во имя счастья настоящих людей! Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. И надо поторопиться! — голос его опять взлетел ввысь. — Ибо близок тот час, когда архангел Исрафил вострубит в рог Сур, возвещая годину страшного суда, и если мы не поспеем к тому времени, если не очистим мир от власти маммоны, то мы сами — неверные, и нет нам прощенья!

Толпа благоговейно безмолвствовала. Недавний шутник тяжело сопел, чувствуя, как проникшая в его сердце тоска расплывается по всему телу, словно чернильное пятно на бумаге, а его приятели даже не смотрели на него, устремив преданные глаза на оратора и мечтая, чтобы тот эту преданность заметил.

Тут вступил имам.

— Ну что, — торжественно проговорил он, — берете ли вы себе в вожди этого человека?

— Берем! — взревели мусульмане.

— Тогда — слушайте его, как меня. Ибо его устами говорю я, а моими устами говорит ныне Аллах!

— И Аллах говорит, — подхватил новоявленный предводитель, — смерть неверным! Смерть сомневающимся! И первыми да падут от наших рук… — Он остановился и метнул взгляд на шутника и его окружение. Дородный и рослый весельчак тотчас съежился, едва не исчезнув совсем, а его соседи воззрились на предводителя не с преданностью, а с бесконечной любовью, и в их взглядах читалась мольба. — … Первыми падут иудеи и их община! — с усмешкой закончил предводитель. — Отомстим за павшего единоверца!

Весельчак с хрипом выдохнул из себя невнятный звук, а его приятели закрыли ладонями лица. Остальные некоторое время изумленно молчали, затем раздался нерешительный голос:

— Но, достопочтенный. вождь. Ведь иудейской общины больше нет. Мы уничтожили ее нынче ночью.

Маленький предводитель ощерился в снисходительной усмешке.

— Плохо же вы знаете евреев, — сказал он. — Плохо вы знаете этих неверных отпрысков Ибрагима, Мусы и Дауда. Их надлежит уничтожать даже после того, как они убиты. Потому что они возродятся снова. Аллаху акбар!

— Аллаху акбар! — эхом отозвалась община.