Сын Яздона

Со времени её исчезновения Бета, освобождённая от надзора, стала ещё своенравней и безудержней. Говорят, что, не обращая внимания на людей, она смело по вечерам ходила в дом епископа, а он не имел отваги её выпихнуть.

Смелая женщина брала над ним даже верх.

Из покорной монашки она стала тут самодержавной государыней, а сила её росла с каждым днём и больше её распоясывала.

Челядь должна была слушать знака.

Что же стало с Верханцевой? Гадали по-разному, некоторые утверждали, что её уже, как мужа, людские глаза не увидят.

В тот день, на который гости были приглашены к столу епископа, вся служба была чрезвычайно деятельна. Ксендз Шчепан приказал созвать всех подростков, которые обычно прислуживали у стола, в боковую каморку. С теми он о чём-то долго шептался, науки им давал и не отпустил, пока их какой-то службе не научил.

Когда потом эта своевольная кучка рассеялась по двору, на ладных личиках ребят была видна какая-то особенная радость – как будто намечалась какая-нибудь недостойная выходка. Они останавливались по углам, разговаривая, смеясь, подбочениваясь, и не в состоянии укротить весёлости, которая из них вырывалась. Более смелые, чем когда-либо, они представились своей старшине.

Любопытные каморники епископа, догадываясь о чём-то, напрасно старались из них добыть тайну. Что редко случается с юнцами, они упорно молчали, а смех в углах не переставал.

Другие ломали себе голову, откуда на них напало это веселье и эта спесь, догадывались только, что ксендз Шчепан выдал какие-то тайные приказы от епископа.

К обеду и приёму духовенства делали большие приготовления, хотя гость у епископа и раньше не был редкостью, и только в последнее время не так часто садились к столу и кубкам.

Кроме юношей, правая рука епископа, каноник Шчепан, вызвал и другую челядь к себе, а именно тех, что несли стражу у епископских тюрем.

Тех собрали ночью, а когда после выдачи приказов каноник их отпустил, они не так весело смотрели, как юноши. Разошлись по углам, грустные, вздыхая…

Все эти приготовления к пиру, явные и тайные, казалось, немного успокоили епископа. Он стал более многословным, более послушным, и вынуждал себя показывать хорошее настроение.

Накануне назначенного дня епископ в открытую пошёл вечером двором к Бете. Это все видели, казалось, это его вовсе не волнует. Со времени похищения Верханцевой у монашки всё изменилось; прибавилось вещей и броскости. Доставляли ей, что хотела, а каждый день требовала чего-то нового, и всего ей было мало.

Небольшие усадебные комнаты казались тем прекрасней, что в них накопили то, что только могло обеспечить тогдашнюю роскошь. Бета любила роскошь, как те, что никогда её не имели.

От масел с востока, от дорогих благовоний, которые не жалели, исходил аромат. Ярчайшие персидские ковры лежали под ногами, все стены покрывали шитая обивка и бисер.

После исчезновения Зони свой двор она также умножила, нарядила, хотя обходилась с ним безжалостно.

Не было дня, чтобы одной или двух купелей не велела поставить, а волосы несколько раз приказывала ей причёсывать, всё иначе. Платье также в день часто меняла, наряжаясь всё иначе, всё удивительней.

Лёжа потом на мягком постлании, с руками, положенными под голову, она девушкам велела петь себе любовные песни.

Рядом стояли лакомства, которые она постоянно грызла, всё более иные придумывая напитки и еду, потому что всё ей быстро наскучивало.

Какой-то мятежный дух ничему ей долго радоваться не давал, нуждалась в перемене; желала невозможных вещей, потом с презрением их бросала, а всякая мелочь выводила её из себя, гневила, выжимала слёзы из глаз. Девушки видели её вдруг срывающейся с постели, бегающей о комнатам… плачущей и смеющейся, как бы в приступах безумия.

Такой, с искрящимися глазами нашёл её в этот вечер епископ. Она поглядела на него с тревогой, изучая.

– Ты знаешь, – воскликнула она с горьким упрёком, – ты знаешь! Монастырь мне снится, едва закрою глаза! Слышу наш колокол на хоры и песни этих проклятых монашек… мои собственные. Вижу там себя… Вижу и чувствую, как меня раздетую донага стегают и бросают в тёмную келью и замуровывают навеки.

Епископ пожал плечами.

– Я схожу с ума! – говорила она, прижимаясь к нему. – Не выживу! Эти сны! Эти ужасные сны! Я видела королеву Саломею. Она встала из могилы, бледная, белая, вокруг головы имела золотой, лучезарный круг, смотрела на меня так – а! так! Что меня её взор как копьями пронзил… Тут! Тут! Ещё у меня болит!

И она показала на грудь.

– Я уже не сплю ночью, боюсь этого страшного кошмара… Приказываю петь, сижу, глаза слипаются, сны возвращаются. Днём, когда засыпаю от усталости, то же… Нигде покоя!

Епископ хотел рассмеяться, только его губы скривились, он упал на ближайшее сидение. Она стояла перед ним.