Сын Яздона

– А я должен им это простить! Никогда! Никогда! Даже если буду вынужден подавить свой гнев, якобы заключить мир, дать будто бы умолять себя! Никогда! Пока я жив, буду преследовать этого непутёвого Болеслава и служку его, Лешека! Выкину этих немцев прочь! Выкину!

Он бил себя в грудь, а Вальтер целовал его руки, усмиряя ярость.

– Вы сказали! – прервал он. – Святое слово! Сделайте видимое примирение, потом поступайте, как захотите. Подчинитесь уговору, чтобы отсюда выбраться, вернуть свободу! Будете сильнее! Да! Да!

Он умолял его, хватая за руки, которые Павел у него вырывал.

– Я говорил, – воскликнул он, – под какими условиями я заключу перемирие. У вас есть повозка…

– На это они не согласятся, – шепнул Вальтер, качая головой.

– Что же они думают дать? – отозвался, вдруг остыв, Павел.

Каноник пожал плечами.

– Мне они всё не доверили, – начал он бормотать, – я этого так хорошо не знаю. Я узнал только из разговора с ним (он показал на дверь), князь не умоляет, потому что своей вины не знает. Топорчиков накажет, но не на смерть. Несколько сот гривен, кусок земли отдадут.

Павел с презрением отвернулся.

Видно было, что он боролся с собой. В самом деле, ему очень хотелось свободы. Для человека, что никогда в городе долго выдержать не мог, сидеть запертому в четырёх стенах несколько недель, не вкушать охоты, весёлых пиров, смеха, свободы, – было почти равносильно смерти.

От одной мысли, что эти окованные двери откроют, уберут стражу, сердце его билось. Проволочка выводила его из себя, когда он чувствовал возможность освобождения.

Он опасался, как бы Дзержикрай его в этом не отгадал и не воспользовался расположением. Это возмущало его и раздрожало.

Ещё около получаса Вальтер вёл с ним беседу, но не добился много. Должен был рассказывать о том, что делалось в Кракове, кто и как принял новость о его заключении, показал себя другом или врагом, защитником его или противником.

Епископ расспрашивал о самых мелких подробностях.

Это так протянулось, что в конце концов Вальтер, боясь подозрений товрища, поспешно выбежал. И так пробыл слишком долго. Обоих послов принимал князь Лешек, но не слишком большое значение придавая всему делу. Не скрывал, что рад был избавиться от узника – хоть исполнял приказы Болеслава.

Дзержикрай держался сдержанно, немногословно, не позволяя расспросить себя ни князю, ни Вальтеру.

Он давал понять, что с епископом уже не надеялся заключить мир.

На следующее утро вошедший слуга дал знать ксендзу Павлу, что краковские ксендзы уже собираются возвращаться. Он как раз сидел за утренним столом и неосторожно бросил от злости на пол нож.

Вскоре появился Дзержикрай, холодный, спокойный, который своим равнодушием мог довести до отчаяния такого человека, как епископ.

– Я пришёл попрощаться с вашей милостью, – сказал он. – Мне очень больно, что мои благие намерения ни к чему не привели.

Кипящий ксендз Павел не дал ему говорить.

– Слушай, ты, магистр и доктор права! – воскликнул он. – Не играй со мной ни в какую игру, потому что я не игрок, не играю – рублю! Терпения Бог мне не дал. Я тут узник, задыхаюсь, хочу отсюда прочь. Говори, что Болеслав мне даёт!

– Отец мой, – сказал со спокойной грустью Дзержикрай, – условия, которые вы нам вчера дали, такие, что я рядом с ними того, что с собой привез, на стол положить не смею.

– Говори! Говори! Ты посол! Всё-таки ничего тебе не сделаю! – воскликнул, метаясь, ксендз Павел. – Говори!

Каноник поднял голову.

– Князь Болько предлагает вам наказать Топорчиков строгим заключением, с ними запрут пособников. Двести гривен серебра и отдать Дзеружную.

Епископ, который слушал, краснея, в конце концов выпалил:

– Никогда на свете я на это не соглашусь! Идите вон!

Идите вон! Предпочитаю заключение!

Услышав это, Дзержикрай низко поклонился. Вальтер, стоящий за ним, сжимал руки, ломал, так, что пальцы трещали, пот лил с его лица, он очень страдал…

– Отец! – сказал он с мольбой, поглядывая на него. – Отец!

– Идите! Идите! Оба Иуды! Искусители проклятые! Ничего из этого!

Дзержикрай вышел, не дожидаясь, Вальтер остался. Епископ в гневе уже ни смотреть на него, ни говорить с ним не хотел.

Вальтер медленно отошёл от порога, дожидаясь, когда позовёт его. Павел дал знак, чтобы шёл.

Но едва дверь за ним закрылась, когда епископ остался один, его охватила такая злость, что он начал дёргать волосы на голове и одежды на себе.

Свобода, месть, тюрьма проскальзывали у него перед глазами. Он уставил в пол глаза, наполненные кровью, стоял ошеломлённый.

– Ради мести! Ради мести я должен на всё согласиться! – сказал он в духе. – Узнают меня! Не знают меня!

Он приблизился к двери, за которой стояла стража.

– Позовите краковских послов! – сказал он сдавленным голосом.

Во дворе были видны их кони, они сами пошли прощаться с Лешеком, которого утомляли визиты, и был зол, что ему оставили узника.

Их вызвали с аудиенции князя. Дзержикрай не показывал радость оттого, что одержал победу. Медленно вышел. Вальтер бежал с весёлыми глазами, ему улыбалась надежда.

Павла они нашли посреди комнаты, он стоял подбочевшись, с гордым и сердитым выражением лица.