Сын Лаймы

Тут уже расхохотались все: и Валдемар, и Марианна, и стая кардиналов, и даже вся королевская стража. А у преданного подло Дундура горечь по душе разлилась, а также тёмная едкая печаль.

— Будьте вы прокляты, сиятельные мерзавцы! — покачав головою, негромко он сказал, и его тихие слова почему-то услыхала вся компания.

Хохот сразу прекратился, словно каждый из злодеев им подавился.

А король Вальдемар глаза от гнева выпучил и по-бабьи взвизгнул:

— Бейте его, стража! Бейте сего наглеца! Ату его! Фас!..

Налетели тут на Дундура стражники, и до тех пор они его там избивали, пока тот не потерял, наконец, сознания.

Избитый до полусмерти, истерзанный весь, окровавленный очнулся бессильный силач через время долгое в своём каземате, и от боли ужасной даже он застонал. А потом с силами кое-какими узник наш всё ж собрался и принялся о пережитом размышлять. «Вот, значит, какие нравы у этой знати! — с горечью душевной он констатировал, — Так-то они за добро моё мне отплатили!.. А и поделом, — подумал он про себя твёрдо, — нечего из грязи в князи-то лезть: ещё в большей грязи лишь окажешься!.. Эх, дурак я, дурак — свою волюшку вольную на пустое фанфаронство я променял! И бабушку эту хотел ещё ударить! Вот же воистину баран! Ну и пусть тебя сжигают — за глупость твою это наказание!..»

А потом ещё немножко он порассуждал, и сделалось ему несовершённого собою жалко. «А ведь бабка та мне сказывала, — вздохнул он с сожалением, — что родился я для великих дел. Я с самой Марой должен был сразиться!.. Эх, вернулась бы ко мне моя сила — уж я бы тогда по-другому поступил! А так… нету земле нашей более защитника!..»

И только лишь он в душе своей этак посетовал, как вдруг чует — точно огонёк у него внутри загорелся! Где-то возле самого сердца. Всё больше, значит, и больше, сильнее и сильнее, жарче и жарче…

И понял он вдруг радостно, что это мощь его былая к нему возвращается. Вся его сила утерянная, вся его могучая стать!..

Не прошло даже и часу, как исцелился наш герой окончательно. Затянулись на теле его, ранее бренном, ссадины и раны, исчезли бесследно кровоподтёки и синяки, и даже рёбра поломанные стали опять стальными.

«Ладно, — подумал богатырь реабилитированный, — посижу здесь до утра, поприсутствую на своём стал быть сжигании, а уж там как судьба моя распорядится, да как Бог даст…»

Каждое утро ему выдавали воды холодной кувшинок да хлеба чёрствого кусок, а в этот день не принесли ничего. Видимо, из жадности, чтобы не пропало их добро в пламени костра. А где-то ближе к полудню заваливает в тёмный подвал ватага местных охранников, которая, ругаясь, надевает заключённому на голову чёрный мешок. Потом волокут они приговорённого к казни экс-герцога во двор тюремный, сажают его в клетку на тряскую телегу, и везут затем на градскую площадь, где всё к сожжению уже было приготовлено.

На улицах, конечно, было не пусто. Всякого там Дундур про себя понаслушался, когда к эшафоту добирался, ибо народец-то у нас разный, и часто трудно бывает понять, куда думы у людей поворачивают…

Не, славиц более, как в свою честь ранее, он там не слыхал, как не слыхал больше и здравиц. А вот проклятий и всевозможной ругани в полном достатке приняли его уши, и хоть не любо ему это было, но пришлось ему всё же то послушать.

Правда, и слова ободрения тоже к нему прорывались, а ещё жалостливые бабьи причитания. Народ ведь, повторяю, у нас всякий попадается…

Наконец, доставили жертву намечаемую к лобному месту, где втащили его на связку сухих дров и к столбу привязали железной цепью. После этого мешок с его головы был сорван, и он аж зажмурился от ярко сиявшего солнца.

Поглядел Дундур вперёд, а там, на балконе специальном, как словно в театральной ложе, сидела важно местная богаческая знать во главе с самим королём. Принцесса Марианна, впрочем, находилась там тоже. А невдалеке от будущего костра стояли, по долгу службы своей поганой, высокий пузатый палач в чёрном лоснящемся одеянии, и в красной одёже красовался кардинал Карл.

Короче, две ветви земной власти присутствовали там: одна карающая и действующая насильно, а вторая ей подпевающая и полагающаяся на хитрость.

— Смерть колдуну проклятому! — заорал тут какой-то обыватель, — Смерть оборотню Слепню!

И хоть и не слаженный, но на удивление сильный хор ему вторил:

— Сжечь негодяя!

— Сжечь сатанинское отродье!

— Зажигай, давай, костёр!

— Ага, запаливай!

— Будет он знать, как с чертями знаться!

Поглядел богатырь на искажённые злобой лица и не мог он в душе своей не поразиться. Это же были те самые горожане, которые недавно ещё его обожали! Которые кричали исступлённо не «сжечь его, сжечь!», а — «слава великому Дундуру!» и «слава великому Слепню!»

Что с ними произошло? Что их так переделало?

И хоть видел он там не только от гнева осатаневших, но и тех, кто молчал, и даже тех, кто плакал — лёг ему всё же на душу тяжёлый и горький осадок.

Да только не стал он этих людей в душе своей осуждать!..