Сын Сарбая

— Во время дневной дойки, когда все сошлись в аиле и не хватало только тебя и дедушки Буйлаша… — Зейна отвлеклась, и это помешало рассказу. — Дедушка, как назло, уехал сегодня за кумысом на коневодческую ферму и там заночует… Как же досадно, что его не было! Ему ведь тоже привезли подарок — премию за то, что в свои восемьдесят лет помогает женщинам на ферме. Ах, жалко, ужасно жалко, что мы тебе не показали теплый стеганый халат, который привезли в подарок дедушке…

— Зейнаш, рассказывай подробно, с самого начала, я все хочу знать. Кто приехал? Откуда? Наверно, не ангелы с неба?

— Ой, Дардаш, на двенадцати конях примчались всадники в серых, синих и черных непромокаемых плащах и в шляпах. У всех двенадцати были хорошие кожаные сапоги. Я нарочно смотрела — ни у одного ни одной даже маленькой заплатки. У всех под плащами были вельветовые костюмы, о которых давно забыли простые люди. Приехали с всадниками и четыре лошади, навьюченные тюками и ящиками, их разгрузили перед юртами. Женщины и ребятишки сбежались смотреть на приезжих. Но мы знали только двух из них — нашего председателя колхоза, усатого Закира, и завскладом Юн'yса. Они держались тихо и скромно, впереди же ехал на черном скакуне — он единственный был не в шляпе, а в фуражке — настоящий витязь с разрубленной щекой. У него шрам идет отсюда и досюда…

— Это секретарь райкома партии Ахунб'aев Мус'a, — пробормотал Дардаке.

— И без тебя знаю. Лучше слушай. Ты его, наверно, видел только верхом на лошади, когда он проезжал через наш кыштак. Помнишь, все в школе говорили: «Герой, герой едет!» Он, может, и правда настоящий герой, но только если герои войны все такие, то это плохо. У Ахунбаева не оказалось на груди ни одного ордена и даже медали. Я со всех сторон глядела, глядела — думала, что, может быть, спрятались под лацканом пиджака. Наш усатый Закир со своим «Знаком Почета» и с медалью отличника животноводства казался гораздо важнее, но ты даже не поверишь, Дардаке, — наш Закир стал меньше ростом. Он ведь правда был всегда высоким? А в этот раз, когда спешился и стал рядом с Ахунбаевым, оказалось, что гораздо ниже. Или он нарочно становился в ямку, я не знаю. Наверно, не хотел казаться выше секретаря. Началось собрание. Восемь мужчин, из приезжих двенадцати, говорили по очереди и долго призывали еще лучше работать. Сперва председатель райисполкома, потом заместитель, потом завсельхозотделом, за ним главный агроном и главный зоотехник и кто-то еще главный. До нашего Закира очередь не скоро дошла, он немножко нас всех хвалил — и женщин-доярок, и твоего папку, и тебя немножко. После Закира дали слово твоему отцу, который так стеснялся, что не сказал даже, сколько обязуется получить телят и сколько молока от каждой коровы и какой жирности. Ему сделал замечание Закир: «Надо, товарищ, брать конкретные обязательства, а не отделываться общими словами». Но все равно твоему папке больше всех аплодировали. И тут он вдруг возьми и скажи, что все лето строил коровник, а настоящим пастухом-скотником был ты. Вот когда поднялся шум. Женщины стали кричать: «Верно! Наш Дардаке хорошо заменил отца, ушедшего на строительный фронт». — «А где этот озорник сейчас?» — спросил секретарь. И когда ему объяснили, что ты возишь айран косцам и уборщикам, и что тебе только тринадцать лет, и что ты хороший ученик, секретарь райкома вдруг взял слово. Вот тут-то я и заметила, что у него нет ни одного орденочка…

— А ленточки? — спросил Дардаке.

— Какие еще ленточки?

— Эх ты, девчонка! Не знаешь? Наше правительство для тех, которые имеют скромный характер, выпустило специальные шелковые ленточки на колодках, каждая со своим цветом. Если не хочешь ежедневно носить свои ордена — они же тяжелые и мешают работать, кроме того, их можно потерять, — ленточки их заменяют. Были у Ахунбаева ленточки?