Сын Валленрода

Конец сеанса. Слово взял комендант лагеря фон Графф. Он великолепно почувствовал откровенную фальшь этого фильма и теперь подыскивал слова, чтобы как-то сгладить произведенное им ужасное впечатление. Все это они поняли по мукам переводчика. Из отрывочных, сумбурных фраз он старался слепить более или менее вразумительную речь. Правда, вскоре оратору удалось найти нужный тон. Он объяснил, что каждый вид искусства имеет право на преувеличения, что художники всегда, в силу своей артистической натуры, приукрашивают действительность, хотя, как всем известно, она намного суровее. И самое страшное, конечно, это неволя. Но власти третьего рейха предоставляют им выход. Они могут покинуть лагерь и выехать на работы в рейх. То, что их ожидает в Германии, — это не сказка, какую они только что видели, а всего лишь свобода, и это уже само по себе намного лучше, чем заживо гнить в лагере. Их ждет там лучшее питание и сносные условия труда. Каждый, кто захочет выехать, получит большой паек и теплую одежду. С завтрашнего дня лагерная регистратура начнет принимать заявления. Чем быстрее они решатся на это, тем быстрее будет сформирован транспорт в Германию.

Станислав снова посмотрел на пленных. Никакой реакции. Глухое упорное молчание. У фон Граффа на этот счет не должно возникать никаких сомнений. Солдат остается солдатом даже в плену, и покупка сомнительной свободы — это просто измена. Снег повалил хлопьями, и комендант, исчерпав тему, закончил свою речь. Пленные, бормоча под нос ругательства, разбежались по баракам.

С этого все и началось. Несколько дней спустя Станислав встретился с доктором Леоновым. Тот снова вроде бы случайно заглянул к Люсе. На этот раз он без обиняков приступил к делу. Разговор зашел об этом транспорте. Точнее, о подготовке вагонов для его формирования. Надо было их подготовить таким образом, чтобы военнопленные, записавшиеся выехать, не попали впросак. Все это они возьмут на себя, сказал Леонов, но необходимо организовать должный «надзор» со стороны охраны. Кто-то из конвоиров должен позволить им действовать. Полчаса не слишком ревностного отношения к своим обязанностям вполне было бы достаточно. «Риск минимальный. Если вы за это не возьметесь, найдем иной выход. Но этот нам кажется наиболее удобным».

Впервые Леонов был с ним так откровенен. После истории с «командой носильщиков» он уже пользовался у него полным доверием. Станислав, разумеется, не собирался отказываться, сразу понял, что затевается большая операция, и сказал, что готов помочь, только как быть с самими военнопленными. Он видел их реакцию на фильм и знает, что пока подали заявления на выезд всего несколько человек и кое-кого из них довольно жестоко избили. В лагере существует как бы круговая порука, и каждый, кто дает согласие на этот выезд, — предатель. Пленные не пойдут на то, чтобы оставить лагерь, и из-за такой их позиции эшелон вообще не будет сформирован. «И этот вопрос пусть решают сами военнопленные, — сказал Леонов. — Давайте лучше потолкуем о вагонах».

Эшелон тем не менее формировался довольно долго. Не так-то легко заставить людей отказаться от своих убеждений. Легче попытаться воздействовать на их души изнутри. Для этого всегда можно подыскать нескольких агитаторов. Фон Графф хорошо все это обмозговал. Ему удалось сколотить небольшую группу. Он сам даже был поражен достигнутыми результатами. Ему бы никогда и в голову не пришло, что несколько подкупленных лишней порцией супа пленных способны переубедить такое большое количество закоренелых врагов рейха. Лагерная регистратура с трудом вместила всех добровольцев. Фон Графф, вероятно, вправе был восхищаться эффективностью своей искусной пропаганды. Хорошо еще, что он не задавал себе вопроса, каким образом эти его агитаторы внушают военнопленным такое доверие. Да и сам Станислав едва не обманулся, если бы как-то раз не увидел среди агитирующих Музалева.

— Что, и ты тоже собираешься в рейх?

Тот хитро улыбнулся.

— При чем здесь рейх? — ответил он вполголоса. — Просто я хочу попасть в этот поезд.

Значит, никакие это не агитаторы фон Граффа. Во всяком случае, некоторые из них. Их выслушивали и не осыпали ругательствами. На месте фон Граффа он счел бы такую реакцию несколько странноватой. Но до фон Граффа — как, впрочем, до каждого, кто приводит в движение пропагандистскую машину, — «доходили» исключительно внешние эффекты.