Сын Валленрода

Холодище. Он уже в морге промерз до костей, пока ждал фуру, и теперь его бил озноб. Да еще эта тряска по выбоинам мостовой. Каждый толчок отдавался сильной болью во всем теле, будто все внутренности у него были отбиты. Единственное, о чем он мечтал — оказаться в сидячем положении. Когда закрывали крышку гроба, Станислав боялся, что задохнется. Однако воздуха оказалось в избытке. Он поступал внутрь узкими леденящими струйками через дыры в тех местах, где, может быть, специально были выбиты сучки. Только кладбищенский запах смолы… «Похороны» без траурной процессии. И слава богу… Возница мог смело подстегивать коня и как можно быстрее прогромыхать через город. Только бы выбраться за городскую заставу. За ней он почувствует себя в бо́льшей безопасности. Цокот конских копыт глухо отдавался в гробу. Немцы обещали десять тысяч марок за его голову. Знает ли об этом возница? Вряд ли. Он знает, что должен вывезти за город человека, и ничего больше. Вот бы прикатил вместе с ним к зданию гестапо… Десять тысяч марок! Целое состояние. Запертый в этом гробу, он даже не знал, куда его везут. Вроде все-таки в направлении кладбища. Какой парадокс! До недавнего времени он сам вывозил на кладбище такие «останки». Вот уж, действительно, сегодня пан, а завтра пропал.

А началось все с этого кинофильма. Только выпал первый снежок. Лагерь военнопленных в снегу — это мрачное зрелище. Повсюду серые, скорчившиеся от стужи фигурки людей. Казалось, что на морозе они еще с большим отчаянием борются со страшной своей судьбой. Будто птицы, безнадежно ищущие корм под холодным белым покровом. И нечеловеческий голод в их глазах. Тогда на плацу, где проводили поверку, начали возводить подмостки. Станислав был уверен, что это виселица. Сооружение сильно на нее смахивало. Его спросили об этом, но он не смог вразумительно ответить. Решил сам разузнать. Пленные, занятые на постройке, объяснили, что сооружают экран. «Какой экран?» — «Экран для кинофильмов». Станислав стоял и смотрел, как утрамбовывают землю вокруг врытых глубоко балок. «Но повесить на нем тоже можно, — сказал какой-то остряк, — поперечная балка выдержит», — и посмотрел на Станислава так, словно именно его хотел увидеть болтающимся на перекладине. Затем, пытаясь скрыть свою ненависть, добавил: «Покажут смешной фильм, чтобы мы не думали о голоде».

Станислав видел, как на следующий день после ужина всех пленных выгнали из бараков на плац. Кино в лагере? Его самого заинтересовал этот спектакль. Что фон Графф собирался показать этим голодным, измученным людям? Он встал в стороне возле врачей, которых тоже выгнали из лазарета. Заиграла музыка, вспыхнул луч проектора, прорезая мелко падающий снег. На экране заставка киностудии «Дефа» и нервно подрагивающие снежные тени. Да, это было бы действительно смешно, если бы не ситуация, в какой демонстрировался фильм.

Вот на экране возникла толпа мужчин в свободно распахнутых легких пальто, в белых рубашках и праздничных костюмах. Только на голове у них шапки военнопленных. С узлами в руках они садятся на какой-то станции в роскошные вагоны экспресса «Митропа». Под звуки бравурной мелодии, наигрываемой на гармонике, занимают мягкие места в комфортабельных купе. Паровоз дает гудок, и в окнах мчащегося поезда замелькали раздольные украинские поля и леса. Выглядывающие из окон пассажиры потягивают отборное немецкое пиво и угощаются сладостями. Поезд проезжает чистенькие немецкие городки, вдали высятся живописные горы, виднеется небольшая тирольская деревушка. На станции толпа неизвестно откуда здесь вдруг взявшихся украинских и русских девчат бросается приезжим в объятия. Все вместе они проходят танцующим хороводом вокруг горного озера, по которому плавают благородные лебеди, а с проплывающей ладьи хор тирольцев самозабвенно выводит тирольские трели, машет руками, радостно их приветствуя.

Станислав посмотрел на пленных. Они сидели перед экраном в угрюмом молчании. Часовые на сторожевых вышках нацелили на них стволы пулеметов. На колючей проволоке в ползущих лучах прожекторов искрился кружевной иней. Мрачная действительность, и бесстыдное киновранье. У Станислава появилось желание запустить чем-нибудь в это белое натянутое полотно. Он выругался по-немецки. «Ja, das ist eine Latrine»[16], — согласился с ним кто-то сбоку. Это переводчик главного врача Борбе, стоя среди врачей, недоверчиво качал головой. Кто-то на него шикнул. Станислав также умерил охвативший его гнев. Что это все должно означать? С какой целью показывают пленным эту экскурсию в райские кущи? Смертельно измученные, голодные, они мерзли ради того, чтобы увидеть этот «художественный шедевр» гитлеровских кинематографистов?