Сыновья идут дальше

Рабочий Петроград выходил за стены города, чтобы вместе с Красной Армией принять бой не в городской черте, а на подступах к великой твердыне.

7. Бронепоезд уходит с завода

Чебаков на одной из улиц увидел человек десять знакомых ему людей. На углу стояли устьевские подростки. Они смотрели по сторонам и о чем-то переговаривались.

— Сморгонская гвардия, вы тут что? Садитесь ко мне. Айда домой!

Подростки не отвечали. Надо было бы узнать, зачем они попали в Питер, но приходилось торопиться. Получив то немногое, что ему дали, он повернул обратно. У ворот склада его догнал человек в военной одежде.

— Эй, Устьево! — крикнул он, подбегая. — Звонили, чтоб ты другой дорогой ехал.

— А что?

— Да всякое может быть на Московском шоссе.

— Неужто? Прорвался уже? — У Чебакова захватило дыхание.

— Нет еще. А только ненадежно. Ты через Невскую заставу поезжай.

— Да там дорога вся в ямах.

— Проедешь. Выполняй, дед, приказание.

И машина пошла к Невской заставе, чтобы там выехать на старый тракт, проложенный вдоль левого берега Невы.

При выезде из города стряслась беда. Шофер и животом на капоте лежал, и на сырой земле под машиной, продувал трубку, подвинчивал. Чебаков ходил возле машины, ничего не говорил, только нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Шофер вдруг накинулся на него:

— Надо было по Московскому ехать! Там не так разбито.

— Да не моя воля, Петенька, — взмолился Чебаков. — Поедем, а?

— Поедем! — Шофер сплюнул с ожесточением. — На таких машинах на том свете дрова возить. Доставай другой транспорт.

— Да где я его достану?

— А я что могу? Ничего целого нет. На! — И шофер поднес к лицу Чебакова сломанную часть.

Чебаков уныло огляделся. Деревянные дома тут стояли аккуратные на вид, некоторые с геранью на подоконниках. «Вроде как Груздевка», — сказал сам себе Чебаков. Ему приходилось раньше слышать, что здесь живут владельцы небольших призаставских извозов — по две-три лошади. Что-то они теперь делают? Он постучал в дом победнее.

— Чего тебе? — Человек в галошах на босу ногу испытующе глядел на него.

— Да вишь какая оказия приключилась. — Чебаков рассказал все как было.

— Лошади мобилизованы.

— Ты, что ли, хозяин?

— Какой я хозяин? Хозяин в тюрьме за саботаж. Дом на меня оставлен.

— Так помоги. Не знаешь ли, у кого лошади?

— Может, и есть у кого. Да не поедут. Чем платить будешь? Соль, мыло, нитки есть? Сахар?

— Соль есть. Леденцы. — Чебаков ввиду крайних обстоятельств решил отдать половину конфет, которые ему отпустили на складе.

— Леденцы не то. Есть одна лошадь, да не в силе. Почитай, что процентов на тридцать разбитая. Потому и не взяли.

Человек вышел вместе с Чебаковым на улицу, приподнял брезент, прикрывавший груз, и сказал:

— Значит, соль и леденцы. Двенадцать штук их у тебя, две беру.

Чебакову хотелось ответить: «Черт с тобой», — но он удержался и спросил:

— Когда на месте будем?

— К вечеру.

Они переложили груз на телегу, в которую была впряжена смирная лошадь.

— Ох, и стара же она у тебя! — Лошадь была усыпана теми пятнышками, которые зовут «гречкой».

— Довезет лучше твоей машины. Н-но!

На дороге было пусто. Чебаков и возница в молчании шагали рядом с телегой. Но они были не одни. За возом поодаль медленной рысцой поспевали крысы, большие, исхудалые. Они тащились, припадая животом к земле, и умно и выжидательно поглядывали на людей. Чебакову стало не по себе, а возница не удивлялся.

— Они из хлебных амбаров. Там, брат, теперь ни зерна. Отощали. Прошлый год, бывало, нападали разбоем, нахальные были. Нынче смирные. Слабые стали. Чуют, что еду везем. Из амбаров в поле ушли. Может, и хотят разбоем, да знают, что силы-то уж нет. Эй вы, четвертая категория![18] — Возница стегнул кнутом по крысам.

Они это приняли равнодушно. Протащившись еще сотню саженей, крысы незаметно отстали.

«Тебя бы, мошенника, в четвертую категорию», — подумал Чебаков.

Он глубоким вечером вернулся на завод и поехал прямо в цех, где чинили броневой поезд. По вечерам этот цех сливался с другими темными цехами. Но сегодня он был виден издали и слышен издали. В туннеле под вагонами броневого поезда возились сварщики, и там вспыхивало голубое пламя. Вагоны уже наполовину обновились. Были заделаны следы снарядов и пуль. Паровоз покрыли новой броней. Старые плиты резали газом на листы потоньше.

— Что привез? — поспешили к Чебакову.

— Кашей кормить буду да студнем.

— Почему студнем?

— Мяса нет. Я лошадиные головы взял. Дали дюжину голов, да две отдал за транспорт, и соли дал, и леденцов. Ничего, сварю студень.

Еще два дня чинили поезд. Спать устраивались тут же в цехе. Расстилали рогожки, рваный брезент, а кто и так валился на землю. Спали час, не больше. Но это не был сон. Цех был накален, человек проваливался в темную, душную пропасть, потом вставал и не сразу понимал, где он, и, пошатываясь, смотрел по сторонам непроснувшимися глазами, шел к ведру с водой. Исхудавшие люди еще больше осунулись и не прикасались к еде.

— Ну, чего вы? — обижался Чебаков. — Лошадиным студнем брезгуете, так кашу ешьте.

Но никто не мог подумать о еде.