Сыны Всевышнего (СИ)

Подложив под спину сразу две подушки, Кирилл удобно устроился на своей кровати с книжкой в руках, а Роман расположился с ним рядом – головой на его груди. Он крепко спал, а если приоткрывал вдруг глаза или начинал приподнимать голову, Бергер успокаивающе поглаживал его по щеке или по волосам и тот мигом погружался в глубокий сон снова.

– Спит? – хмыкнул Радзинский, просунув в дверь седую патлатую голову.

Кирилл, недовольно нахмурившись, кивнул и ревниво положил ладонь на голову Романа – вдруг Радзинский его разбудит?

– Отлично… – Викентий Сигизмундович уверенно прошёл в комнату и остановился возле кровати. – Книжку убери, – тихо велел он. Бергер послушно книгу отложил. – Мне нужно, чтобы он на спине лежал, – шёпотом распорядился Радзинский.

Кирилл нерешительно замер, а потом привстал, придерживая Романа за плечи и под голову, и осторожно опустил его на ловко подсунутую Радзинским подушку. После этого Викентий Сигизмундович жестами велел Кириллу покинуть постель, что тот и сделал: тихо, практически не дыша.

Радзинский удовлетворённо кивнул и показал Кириллу на кресло возле письменного стола. Тот затих там, в уголочке, с замиранием сердца наблюдая, как Викентий Сигизмундович склоняется над Романом и ловкими уверенными движениями вынимает из его тела разлохмаченные и оборванные чёрные нити.

Из низа романова живота – на несколько пальцев ниже пупка – тянется похожий на пуповину плотный чёрный канатик – его Радзинский выдёргивает совершенно безжалостно. Пламя от этой блестящей, словно скрученной из шёлка верёвки поднимается до самого потолка. Радзинский продолжает сосредоточенно работать: как фокусник из волшебного цилиндра тянет из романовых пальцев чёрный, красный, коричневый, бардовый серпантин. Всё это периодически вспыхивает, без остатка сгорая в воздухе. С Радзинского уже градом льётся пот, но он не останавливается, только изредка быстрым движением вытирает рукавом плотной клетчатой рубашки свой высокий красивый лоб.

Проведя рукой над сердечным центром, он застывает в раздумьях: чёрная нить, идущая от сердца, пульсирует – она живая, она уходит внутрь, обвивая по пути множество таких же активных, полных энергии волокон. Поманив к себе Кирилла, Радзинский указывает ему на скользкую, похожую на змею, чёрную нить и выжидательно глядит в ясные кирилловы глаза. Бергер испуганно мотает головой, решительно скрещивает перед собой руки, протестуя против опасного вмешательства, и Викентий Сигизмундович со вздохом закрывает сердечную чакру, плавно проводит напоследок над телом Романа руками, разглаживая ауру.

Подвинув себе кресло, в котором перед этим сидел Кирилл, Радзинский вынимает из нагрудного кармана мотки разноцветных ниток и начинает плести красивую розово-золотую ленту с белым, фиолетовым, нежно-зелёным узором. Периодически из сердца и из пальцев стоящего рядом Кирилла он вытягивает яркие волокна и приплетает их к общему орнаменту. Готовую тесьму он расправляет на груди Романа, перекидывает её через плечо, протягивает снизу вдоль спины, вытаскивает под рукой и скрепляет. Роман лежит, словно обвитый наискосок экзотической раскраски орденской лентой. Ещё одно движение руки – и лента становится невидимой.

Радзинский стоит над распростёртым на кровати телом Романа, слегка покачиваясь от усталости. Бергер тихо подходит к нему и, отпихнув ногой ненужное больше кресло, крепко обнимает Викентия Сигизмундовича, прижимаясь щекой к его груди. «Спасибо», – благодарно шепчет он. Радзинский гладит его по голове, целует в макушку и уходит, тихо прикрывая за собой дверь. Кирилл какое-то время задумчиво смотрит на Романа, потом укрывает его пледом, гасит свет и тоже покидает комнату. В окно заглядывает луна, заставляя таинственно мерцать маленькую ёлочку в углу, перламутровые снежинки на стенах, развешанные под потолком гирлянды и трубящих ангелов с золотистыми, серебряными и нежными жемчужно-розовыми крыльями.

Из объёмной фарфоровой чаши Павлуша небольшим серебряным черпаком охотно разливал всем желающим горячий, сладкий, благоухающий пряностями глинтвейн. Имбирные пряники в виде оленей, звёздочек и ёлочек остывали на двух больших противнях, распространяя вокруг сытный праздничный дух.

– Голова не болит больше? – сочувственно обратился Радзинский к бледному и измученному господину адвокату – тот словно вернулся на два месяца назад, сидел такой же осунувшийся, молчаливый, с безучастным взглядом. – Хочешь, я тебя развеселю? – Викентий Сигизмундович придвинул к себе рудневский бокал и, сложив пальцы щепоткой, сделал такое движение, как будто посолил находившийся там напиток – в бокал посыпалась блестящая, искрящаяся пыльца.

Панарин, сидевший до сих пор над своей кружкой в тяжёлой задумчивости, подперев свою кудлатую бородатую голову кулаком – настоящий разбойник на привале – оживился, блеснули в хищном пиратском оскале белые зубы.

– Прошу тебя, выпей, – волнующим, бархатным голоском мурлыкнул Радзинский, гипнотизируя Руднева лукавым кошачьим взглядом.