Сыны Всевышнего (СИ)

– Дурак, ты, Коля! – нежно сказал дед.

– Сам дурак, – буркнул Николай Николаевич, не поднимая глаз от рукописи.

Высокие белые колонны, золотые нимбы и светлые лики святых в разноцветном мерцании лампадок. Всюду дрожит и переливается, как живое, золото свечей. Кирилл стоит сбоку от раскрытых Царских врат. На нём длинный сиреневый стихарь, в руках – массивная восковая свеча, источающая тёплый аромат мёда. Маленькое трепетное пламя кротко кланяется и выпрямляется от его дыхания. Солнечный свет причудливо преломляется в сладком облаке кадильного дыма, который окутывает его с ног до головы.

Николай Николаевич внимательно смотрит на спокойное фиолетовое сияние, которое окружает мальчика. Оно пронизано синими и зелёными лучами, идущими из центра ауры.

– Знаешь, Вики, – шепчет он склонившемуся к нему деду, – мне иногда кажется, что мы с тобой в этой истории лишние. Посмотри сам – его и без нас ведут. Мне даже совестно вмешиваться.

– Да ну? А Ромочку ты не берёшь в расчёт? Вот он-то вмешается без зазрения совести. Может твой Бергер и ангел во плоти, но ведь ему никогда не приходилось сталкиваться с вещами, которые поставили бы его перед настоящим выбором. Он абсолютно неискушён в этой жизни. А ты ведь понимаешь, как это опасно: близкий контакт со всякой заразой без соответствующей прививки. Так что подожди ещё – скоро тебе придётся нырять за ним на самое дно. – Дед многозначительно похлопывает Аверина по руке.

Николай Николаевич задумчиво смотрит на дверь, за которой исчез в алтаре Кирилл, потом на усмехающегося Радзинского и вздыхает:

– Тебе всё это нравится, да?

– Безумно! Вспомни себя – такого же прекрасного. Если б не я со своими порочными наклонностями, ты бы и сейчас благодушно полагал, что зло можно победить простым усилием воли. А грехи, как и грязные руки, бывают только у тех, кто поленился помыться. Потому что, согласно твоему личному духовному опыту, так оно и было. И без меня ты бы до сих пор не знал о себе много интересного.

Николай Николаевич нащупывает руку Радзинского и крепко её сжимает.

– Замолчи, – недовольно шепчет он, – я всё помню. Но я не считаю, что всем обязательно учиться таким жестоким способом. Т-с-с, – прикладывает он палец к губам, заметив, что Радзинский, ухмыляясь, собирается ответить, – хватит болтать во время службы.

Ветхая старушка в цветастом платке косится на них осуждающе и отворачивается. Николай Николаевич изо всех сил старается придать своему лицу подобающе сосредоточенное выражение, а Радзинский толкает его в бок и откровенно смеётся.

– Думаешь, твой Бергер хуже тебя? Беззаветная любовь к ближнему и жгучее стремление к самопожертвованию бьют в нём ключом. Тебе ли не знать, к чему это приводит?

– Не будь таким злым, Вики, – умоляюще шепчет Аверин и дёргает его за рукав.

– Извини. Ты так забавно реагируешь, что я не удержался. Всё-всё – молчу… – натолкнувшись на его мрачный взгляд, сдаётся Радзинский. Улыбка исчезает с его лица, он опускает голову и замирает. Но изредка он всё-таки поглядывает на Аверина и усмехается: «Эх, Ники, ты никогда не станешь взрослым…».

– Что?!!

– Да так. Ничего…

– Ну тебя!..

====== Глава 14. Карта ======

Дверь была очень тяжёлой. Массивной. Заметно стёршейся там, где её постоянно касались рукой. Несмотря на то, что это был сон, Роман физически чувствовал, с каким трудом она подаётся перед тем, как натужно распахнуться перед ним. В комнате, полной слепящего золотого света, льющегося из забранных узорчатыми решётками окон, на маленьком изящном столике лежал этот предмет: диск размером с блюдце. Тусклые тающие блики вспыхивали и гасли на драгоценной металлической поверхности.

Роман с волнением провёл пальцем по выпуклым буквам и знакам. Он знал, что это Карта. Он не очень хорошо понимал, что это значит. Но он до дрожи хотел оказаться там, внутри. Он знал, что там его ждёт Ключ.

Роман во сне совершенно чётко сознавал, что без этого Ключа он уязвим и беспомощен, как ребёнок. Что его сила – его подлинная сила – почему-то недоступна ему без Ключа. У него было смутное ощущение, что когда-то давно он сам так распорядился и добровольно запер своё безграничное могущество внутри этой штуки. И что это как-то охраняет его – от чего-то невыразимо ужасного, кошмарного и леденящего душу. Смутные воспоминания, пробивающиеся из тёмных глубин памяти, были слишком размыты, но и этих неясных образов было достаточно для того, чтобы содрогнуться. Чьё-то живое тепло, чьи-то отчаяние и боль пульсировали в его мозгу, когда он пытался вспомнить.

Проснулся Роман в слезах и долго смотрел в потолок – взволнованный и притихший. Испуганный своей неожиданной чувствительностью. В голове метались обрывки растерзанных слов. Их ускользающее эхо приводило Романа в отчаяние. Если бы можно было зацепиться хоть за краешек смысла – он бы всё вспомнил.