— На этотъ разъ, вы, кажется, ошиблись, мой милый.
Томъ сталъ въ эффектную позу и какъ будто совершенно углубился въ раздумье, почесывая себ затылокъ, потомъ вдругъ оживился и говоритъ:
— О, что это я!.. Совсмъ было позабылъ.
Это онъ вралъ, я знаю это. Онъ продолжалъ:
— Не сдлаетъ ли кто-нибудь мн удовольствіе одолжить мн., маленькую отвертку? Въ саквояж вашего брата, который вы стащили, Юпитеръ, была отвертка, но она врно теперь не при васъ.
— Нтъ ее у меня. Она была мн не нужна и я отдалъ ее.
— Потому что вы не знали, на что она можетъ пригодиться.
У кого-то въ толп нашлась отвертка и когда ее передали изъ. рукъ въ руки, черезъ вс головы, Тому, онъ сказалъ Юпитеру, на которомъ были сапоги Джэка:
— Поставьте ногу на этотъ стулъ… — а самъ сталъ на колни и принялся отвинчивать металлическую пластинку отъ его каблука… Вс такъ и ждали, что будетъ. А когда Томъ вытащилъ огромный брилліантъ, поднялъ его вверхъ и сталъ поворачивать, во вс стороны, заставляя его сверкать и горть на солнц, у всхъ даже дыханіе перехватило, а Юпитеръ совсмъ носъ повсилъ. Когда же Томъ досталъ и второй брилліантъ, Юпитеръ пріунылъ окончательно. Еще бы! Онъ думалъ теперь, какъ бы онъ могъ уйти и зажить богато и независимо гд-нибудь на чужой сторон, если бы только ему посчастливилось догадаться о томъ, зачмъ лежала въ саквояж отвертка! Да, было чему подивиться, вс ахали, и Томъ достигъ апогея славы. Судья взялъ брилліанты, всталъ съ мста, сдвинулъ себ очки на лобъ, прокашлялъ и сказалъ:
— Я сохраню эти каменья и извщу о находк владльцевъ. И когда они пришлютъ за ними, я съ дйствительнымъ удовольствіемъ передамъ вамъ дв тысячи долларовъ, которыя вы заслужили. Но вы заслужили, сверхъ того, самую глубокую и искреннюю признательность здшняго общества за то, что избавили цлую невинную семью отъ незаслуженнаго горя и позора, спасли добраго и почтеннаго человка отъ казни и предоставили осужденію и кар закона гнуснаго и жестокаго злодя съ его несчастными клевретами!
Вотъ, сэръ, если бы къ этому оказался еще духовой оркестръ, чтобы проиграть тушъ, штука вышла бы вполн законченная. Томъ Соуэръ былъ того же мннія.
Шерифъ забралъ Брэса Денлапа и его шайку. Въ слдующемъ мсяц ихъ судили и приговорили въ тюрьму. Вс обыватели стали опять ходить въ старенькую церковь дяди Силаса, любили и ласкали его и всю его семью попрежнему, не знали чмъ и угодить имъ, а дядя Силасъ говорилъ снова свои несвязныя, безтолковыя, глупенькія проповди, перепутывая передъ вами все такъ, что вамъ трудно было даже найти къ себ дорогу домой среди благо дня. Но прихожане длали видъ, что лучше и краснорчиве этихъ проповдей ничего и не слыхивали; они слушали ихъ, плача отъ жалости и любви, хотя, клянусь, я едва выдерживалъ и вс мозги, какіе, у меня только есть, сбивались просто въ какой-то комокъ; но дало-но-малу эта общая любовь возвратила старику его разсудокъ и у него въ череп все поустроилось попрежнему, — что не можетъ быть сочтено за лесть съ моей стороны. Такимъ образомъ, вся семья была счастлива, что твои птички; а какъ уже вс любили Тома, какъ были признательны ему и мн тоже, хотя я тутъ былъ ни при чемъ, но когда прибыли дв тысячи долларовъ, Томъ Соуэръ отдалъ половину ихъ мн и никому не сказалъ этого, что меня не удивило: я хорошо его зналъ.
КОНЕЦЪ.
1898