Та, что разучилась мечтать

То ли святая наивность, то ли обычный бытовой идиотизм, в который раз подивилась Саня. Чеба, видимо, считал, что за те три месяца, что их дочь провела в больнице, она выпишется классическим розовощёким младенчиком на три пятьсот с перетяжечками на пухлых ручках и ножках.

Санины родители всё-таки купили цветы. Мама, увидев внучку, тут же принялась рыдать, тщетно уверяя всех, что это “от радости”.

Затем все фотографировались на память, но Саня почему-то чувствовала, что ни за что на свете не захочет пересматривать эти фотографии. По традиции брезгливо поджимающая тонкие губки Виолетта Эдуардовна, растерянный Чеба, держащий над ней зонт, заплаканная мама и смущённый отец… и она сама, Саня – похудевшая, измученная, бледная как призрак. Ни грамма косметики, под глазами тёмные круги, волосы кое-как убраны в хвост на затылке, а любимый светлый плащ, который так шёл ей раньше, теперь висит неопрятным мешком…

Мама, недобро покосившись на сватью, обратилась к ней тоном, в котором явственно слышалась скандальная нотка:

– Виолетта Эдуардовна, а вы на руки малышку не хотите взять?

Глубокоуважаемая свекровь дёрнулась и перекосилась, как будто ей предложили дотронуться пальцем до таракана или дождевого червя.

– Я уже забыла, каково это – держать таких маленьких детей… – отозвалась она уклончиво.

– Ну так привыкайте! – напористо подхватила мама. – Всё-таки это ваша внучка. Положение, так сказать, обязывает…

– Лично я придерживаюсь мнения, что детей рожают для себя, а не для бабушек и дедушек, тем более лично я изначально была против того, чтобы они так рано обзаводились потомством, – высокомерно вздёрнув бровь, отозвалась свекровь, однако потом всё же снизошла и приняла на руки крошечный свёрток.

– Не похожа на Ванечку совсем, – разглядывая личико Ляльки, подытожила она наконец с каким-то тайным подтекстом. – Ну ни капли!

“И слава богу,” – чуть было не ляпнула Саня, но не стала провоцировать конфликт – атмосфера и так была достаточно напряжённой.

Освоилась с ролью матери она не скоро – ещё очень долго ощущала себя беспомощной, растерянной, маленькой и глупой. Ей самой сейчас хотелось к маме на ручки, но приходилось волочь на себе свою “взрослую” ношу. Всё валилось у неё из рук, ничего не ладилось, она не могла заняться абсолютно никакими домашними делами – большую часть времени Лялька проводила на Саниных руках. Весила дочка по-прежнему немного, но всё равно к концу дня Саня чувствовала, что её спина вот-вот развалится.

Из Чебы помощник был так себе: к дочери он по-прежнему приближался с некоторой опаской и даже не притрагивался к ней, смотрел как на неведому зверушку и уверял, что ни за что в жизни не научится менять подгузники, пеленать, кормить из бутылочки или укачивать малышку. Ну, хоть не лез под руку, не мешал – и на том спасибо… Ах да, ещё он мог закинуть вещи в стиральную машинку и поджарить себе яичницу с колбасой, не требуя от Сани кулинарных шедевров, так что она действительно даже была ему в чём-то благодарна. Но ещё больше, как это ни прискорбно, она радовалась, когда мужа не было дома. Если у него не было репетиций, концертов или гастролей, он всё чаще пропадал у друзей или у мамы. Наверное, в том, что мужу совершенно не хочется возвращаться домой к жене, некого было винить, кроме неё самой, но… Саня не собиралась как-то исправлять сложившуюся ситуацию. Она подозревала, что глубокоуважаемая Виолетта Эдуардовна здорово накачивает сынулю негативом по отношению к непутёвой жёнушке, но у неё не было сил даже выяснять отношения. Собственно, ей вообще было всё равно, что там свекровь о ней говорит. Если Чеба не ночевал дома – Сане чувствовала себя даже как-то спокойнее.

В целом же её новая жизнь напоминала метания белки в колесе. Мчишься изо всех сил, но при этом, сколько не бежишь – остаёшься на месте… Дни летели с какой-то фантастической скоростью, сливаясь в одно серо-бурое полотно. Саня не успевала есть. Не успевала спать. Не успевала толком следить за собой. Даже принять ванну стало недостижимой мечтой: единственное, на что её хватало – это торопливо ополоснуться под душем с открытой дверью, чтобы не пропустить Лялькин плач. Чаще же всего она умывалась, держа дочь одной рукой – та категорически не выносила одиночества.