Та самая Татьяна

И тогда, в одно мгновение, я решил иначе: я нажму спусковой курок первым – однако целить буду не в юношу, а поверх его головы. Пуля пройдет с ним рядом, выстрел его ошеломит; клубы сгоревшего пороха на минуту скроют меня из виду. Эти обстоятельства уж помешают моему бедному другу, даже если он захочет, попасть в меня, как в неподвижную мишень.

И вот мы, по команде Зарецкого, стали сходиться. Возможно, вы, княгиня, слышали толки о том, что я стреляю не худо. Да, я промаха в карту на десяти шагах не дам – разумеется, из знакомых пистолетов. Вот и в тот раз: если уж намеревался я целить поверх головы Владимира – туда и бил, и могу поклясться, что рука моя не дрогнула. Каково же было мое ошеломление, когда в тот миг бедный Ленский стал клониться и упал на снег! Кровь потекла из отверстой раны в его груди! Но, клянусь вам, княгиня! Я туда не стрелял! И я не мог попасть ему в грудь случайно!

В тот момент я не думал, что… Слишком уж поразила меня неожиданная гибель Владимира. Но после… Множество раз, едва ли не каждый день, миновавший с тех пор, проглядывал я в своей памяти картины той минуты. И мне стало казаться, что, когда стрелял я, от старой мельницы, находившейся у меня за спиной, я УСЛЫШАЛ ДРУГОЙ ВЫСТРЕЛ! И даже увидел боковым зрением нечто похожее на клубы порохового дыма, вырвавшиеся из окна сооружения!

Так ли оно было на самом деле? Или в желании оправдаться мое воображение – вместо памяти! – оплошно подсовывает мне те картины? Кто знает! Кто теперь может мне сказать?!

Но верьте мне, княгиня! Может, я чего-то не увидел и что-то ложное додумал по поводу того, что моя память запечатлела во время поединка, – но я полностью отдаю себе отчет о своих тогдашних действиях. И я готов повторять снова и снова: я не стрелял во Владимира. Я не мог промахнуться и попасть ему в грудь.

Да, его смерть лежит на моей совести. Но, в то же время, я – не убивал его!

Вы можете не верить мне. Вы можете счесть меня сумасшедшим. Но было все именно так, как я рассказываю вам.

2-е письмо Татьяны Онегину. В тот же день, 22 мая 1825 года, Санкт-Петербург

Мой друг! Я верю вам. Верю каждому вашему слову. Я ни одной секунды даже не сомневаюсь в том, что все происходило именно так, как вы рассказываете. Но вы-то, вы!..

Коль скоро вы так уверены, что не убивали бедного Владимира – как вы могли жить столько времени со столь ощутительным, почти невыносимым грузом?! Как вы можете продолжать жить сейчас и не делать попыток оправдаться – хотя бы перед лицом собственной своей совести?

Как? – спросите вы меня. Что вы можете сделать сейчас? В точности не знаю, мой друг. Но вы ДОЛЖНЫ что-то предпринять.

Почему бы вам, к примеру, не вернуться в края, где находится ваше имение? Туда, где происходили все события? Почему бы вам не провести ваше собственное расследование того, что случилось тем утром? Почему бы не побывать снова на месте дуэли? И не встретиться с теми, кто был ее свидетелями – секундантами (один из них, г-н Зарецкий, как я знаю, до сих пор проживает в наших местах)? Почему бы не побеседовать с теми, кто был на месте поединка: слугами, кучерами? Коль скоро, как вы утверждаете, в момент дуэли стрелял кто-то другой, может быть, некто видел или хотя бы слышал его выстрел?

Поезжайте, мой друг, поезжайте! И пусть будет легка ваша дорога.

Из журнала княгини N. 30 мая 1825 года

…Когда я уговаривала Е.О. совершить путешествие в деревню, я преследовала также тайную мысль, что, когда он все-таки уедет из Петербурга, мне будет легче справиться с собой и с охватившим меня чувством. Но когда ОН, неожиданно легко для меня, вдруг поддался на уговоры и уехал, мне вдруг стало страшно. Страшно оттого, что он теперь покинет меня – и больше никогда не вернется. И мы и впрямь (как мечтает лучшая часть меня, моя добродетельная половинка) разойдемся с ним и никогда не встретимся больше? Мелькнет в моей жизни ярчайшей кометой – и бесследно пропадет? И пусть, говорит мой рассудок. Я вернусь к прежней жизни, к своему мужу, к благопристойности, уважению, скуке…

Но сердце рвется и протестует: нет, нет, нет! О, Евгений! О, возвращайся ко мне!

4-е письмо Онегина Татьяне. 2 июня 1825 года

Из П-ской губернии, О-ского уезда – в Петербург.

…Прибыл я в свое имение затемно. Весь день было ненастье, и в доме в ожидании меня топили печи. Была также для меня протоплена баня – как знак особенной приветливости. Однако от парной я по причине крайней усталости отказался. Но обедом, конечно же, манкировать был не в силах. Впрочем, еда оказалась вряд ли лучше, чем та, коей потчуют на постоялых дворах. Анисья подала мне разваренную говядину, засохшую кулебяку и смородиновую настойку. Я поел, выпил, нечувствительно перебрался в спальню, дал себя раздеть, да и заснул, хотя часы едва пробили восемь.

А теперь, чуть свет – нет еще и четырех – пробудился.