Тадзимас

Никогда не был я перебежчиком, никогда не пытался подладиться к чему-нибудь, чуждому мне, противному, неприятному, отвратительному, ненужному, ради мнимых каких-то выгод и дешевых базарных льгот, в общей стадности, групповщине, по какой-нибудь там причине пребывать, от кого-то зависеть, изловчиться, как-то подстроиться – к чему и кому? зачем?

Одиночество – мне по нраву.

Я имею на это право.

В этом – доблесть моя. И слава.

Путь в грядущее. Насовсем.

Был всегда я сам по себе.

И за все – спасибо судьбе.

Потому что она – моя.

Вместе с клеймами жития.

Образ времени. Голос. Речь.

Все, что с детства сумел сберечь.

Все, что создал – во мгле земной.

И поэтому Бог – со мной.

Литературоведам и нынешним искусствоведам, людям, с большим запозданием идущим за нами следом, всяким, и потолковее, и по верхам глядящим, чающим пустословия, с умничаньем скользящим, амбициозным часто, вот, мол, они зубасты, многого просто не знающим, что-нибудь вечно хающим, что-нибудь возвышающим, что-то за всех решающим, удобно сбивать нас в стаи, в какие-то группы, течения, вроде организаций общественных, с канцелярским, компьютерным и чернильным неистребимым душком, – так им проще намного, привычнее, так спокойнее, по традиции, устаревшей давно, замшелой, только нет им до этого дела, только что им чей-нибудь смелый взгляд на вещи, им недосуг разбираться во всем, что было, что дышало в полную силу, что наполнило кровью жилы, чьею новью светло вокруг, так, на всякий случай, надежнее, так удобнее, прежде всего.

Но литературу, искусство и в былые года, и теперь, в наше с вами, вроде свободное от нелепых оков и запретов, от всего, что мешало дышать, петь, работать, рваться в пространство, познавать этот мир, в котором, слава богу, все мы, земляне, современники и соратники дорогие, доселе живем, а на самом-то деле сложное, как и прежде, как и всегда, как и в будущем, полагаю, тоже будет когда-нибудь, время, создавали и создают – личности, единицы.

При любых обстоятельствах я, искони, всегда и везде, на юдольном пути, ведущем к заповедной звезде, стремился, восставая из бед упрямо, воскресая в огне, встречая новый день, словно дар небесный, оставаться самим собой. Разрушению мира я противостою – словом.

…Пусть за понятием «андеграунд» встает моя собственная жизнь, а с нею и мое творчество, пусть я получше других – да наверняка глубже, точнее, ранимее знаю, что это такое, – но само словцо «андеграунд» – чудовищно. Без русского имени.

В противовес вышеназванному монстру так и хочется припомнить, так и тянет с явным удовольствием произнести поразительно верное слово: авоська. Пустяк вроде. И далеко не пустяк, а символ. Пусть оно, повседневное, повсеместное это слово, и не имеет отношения к литературе, но вот уж где проявился дух и характер народа! Впрочем, почему не имеет? Еще как имеет! В чем же еще, бывало, носили, за неимением портфелей, кейсов и модных сумок через плечо, не только бутылки с дешевым пойлом и завернутую в газеты с регулярными фотографиями правителей закусь, но и драгоценные книги, в том числе и запрещенные, и растрепанные папки с рукописями, и зачитанные самиздатовские перепечатки! Я и сам, в период семилетних моих бездомиц и скитаний, сколько раз тащился по Москве – то среди метели, то в дождь, то в ясную погоду – обремененный двумя, тремя, а то и четырьмя вместительными авоськами, битком набитыми бумагами моими, взятыми из приятельского дома, где их, по неизвестным причинам, уже не хотели хранить, совершенно иногда не представляя, куда их, эти столь нужные для работы бумаги, хоть и на короткое время определить, – своего жилья не было, пристраивал части архива где попало, – оттого и такие утраты текстов. Поистине: авось, небось, да третий как-нибудь.

Что уж говорить о слове самиздат , о явлении самиздата – многодонном и многослойном, дробящемся и разветвляющемся, смело можно сказать – всеобщем! Всем словам слово. Прочное, прямо алмаз.