И литературный процесс (ужасное, заметим, но, к сожалению, общепринятое выражение!) шел, шел не «как у людей», а по-нашему, по-российски, поскольку во всем самобытны мы и непредсказуемы, шел двумя руслами: видимым, заданным, со строгим спросом, указанным властями, донельзя заиленным, загрязненным всякой плававшей и тонувшей дрянью, в которой терялся мнимый фарватер, официальным и несвободным, и другим, подспудным, трудным, да верным, неофициальным, запретным, но внутренне раскрепощенным, единственно возможным и спасительным. Не знаю, были ли это прямые линии. Скорее, спирали. Но, если и была в них относительная хотя бы прямизна, то, вопреки теории Лобачевского, пути эти не пересекались.