Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых

Редкие теперь вертолеты появлялись нечаянно. Иногда люди забегали минут на десять – пятнадцать увидеть экзотическое житье, справиться о здоровье. Но бывало – только зависнет вертолет над косой, сбросит с него посылку или тюк сена для коз (обычный гостинец от Николая Николаевича Савушкина) и улетит. Между тем слово тут было бы лучшим гостинцем.

«Что там, в миру-то?» – осторожно спрашивает Агафья, когда мы с Николаем Николаевичем усаживаемся в избушке поговорить о делах. «Слышала, будет мор у людей. Это наказание Божие. Тятенька всегда говорил: без огородов, без картошки не можно».

Сама Агафья к делам в огороде уже приготовилась. Угол избы занят натасканной из ямы для посадки картошкой. Николай Николаевич оставляет ей мешочки семян. Особенно рада Агафья мелкому, с лесные орехи, луку. «Лук-то нужен. Для здоровья, чувствую, нужен…»

Среди деловых разговоров – особый с Николаем Николаевичем Савушкиным. Сердечное, бескорыстное участие этого человека в судьбе Агафьи я наблюдаю уже много лет. Помню, как застали переселившихся сюда, на речку Еринат, старика с дочерью в крошечной охотничьей избушке-времянке, не приспособленной для зимы. «Вы тут замерзнете. К зиме поставим вам новую избу», – сказал Николай Николаевич. Обещания он не забыл. Осенью того года шестеро ребят-добровольцев из отряда лесных пожарных избушку срубили. Но лес был сырой, да еще старик воспротивился класть в пазы паклю: «Не можно, только мох». Мху, однако, запасено не было, и избушка, осев и просохнув, стала плохо держать тепло. В прошлом году Николай Николаевич, заглянув сюда, застал Агафью ночевавшей в курятнике – там было теплее. Договорились о новой избе и прошлым летом ее срубили. Теперь забота – оборудовать избушку дверями, окнами, полом, сложить хорошую печь. Неожиданные хлопоты вызовет крыша. В феврале тут пронесся разрушительный вихрь («Куры летели, как снег», – сказала Агафья), крышу приподняло вместе с верхним венцом избушки и плашмя бросило…

Наблюдая, как Агафья с Николаем Николаевичем обсуждают подробности летних забот, я вспомнил первую встречу с ней – перепачканная копотью, говорившая нараспев дикарка похожа была на большого ребенка. Теперь рядом со мной сидел взрослый, очень неглупый, говоривший с чуть грустной улыбкою человек. Едва ли не половина слов в языке – новые, Агафье ранее неизвестные.

«Василий Михайлович, большому начальнику хочу подарить туесок. Недавно сделала…» «Владимир Николаевич, – позвала Штыгашева, – загляните в избу». Подарок был очень хорош. «А можно ль с автографом, Агафья Карповна?» – «А что такое ахтограх?» Объяснение было понято с полуслова. «Карандашом с трубочкой» на бересте была поставлена метка: «Сделала Агафья». И дошла очередь до московских гостинцев – до свечей, батареек и лампочек к фонарю, до носков, платочков, колготок, сапог, полотенец, веревок и кое-чего с Бутырского рынка. Все это и два мешка муки, переправленные сюда ранее, куплены на деньги, присланные в газету с пометкой: «Купите что-нибудь для Агафьи». А кое-кто прислал ей вещицы, инструменты, обувку. Всем из редакции мы написали благодарственные письма. Но, понимая, что дорого всем услышать и слово таежницы, я попросил написать в блокноте что-нибудь для всех сразу. Вот что было написано: «Великая благодарность добрым людям. Молю Господа Бога о здравии всех. Агафья Карповна Лыкова. Шестнадцатого апреля семь тысяч пятьсот от Адамовы лета».

Показал я Агафье книжечку, привезенную из Парижа. Она подержала ее в руках, полистала с любопытством, но и с обычной настороженностью при виде снимков: «Чужое писанье-то, непонятное». Я попытался ей рассказать о Париже, о Франции, о том, что книжка – это перевод того, что я ранее ей дарил. Чувствую, не вполне поняла, думает, что украдкой побывал тут кто-нибудь из французов и написал.

Времени продолжать объяснение не было. Я раскрыл книжку и попросил на ней что-нибудь написать, сказав, что пошлю книжку в Париж. И она написала своими петровских времен каракулями слова, достойные неглупого человека: «Не ведаю, какое есть селение Париш. Чаю, живут там добрые люди. Спаси их Христос».

Перед отлетом мы сели: кто на скамейку, кто на пеньки – оглядеться и на прощание перекинуться словом. Дружок, предчувствуя расставание, ласково трется о сапог Ерофея! Ветка, зажмурив глаза, лежа кормит угольно-черных щенят. Козел с видом бородатого философа оглядывает всех по очереди. Юркая трясогузка собирает у него под ногами для гнезда шерстку. Шумит внизу Еринат. С гулом из кедрачей в долину к реке скатился снежный обвал.

Я глянул на часы. Сколько же сейчас в Париже? Еще только утро. Толчея туристов у знаменитой железной башни. Город с нее от горизонта до горизонта – крыши, крыши, с лентой сонной реки между ними, с зеленой черточкой городского парка под названием Булонский лес. Все – не во сне, все реально, и то, и вот это с занятным французским названием «эрмитаж»… «Спаси вас Христос!» – говорит хозяйка этого «эрмитажа» нам на дорогу.

Май 1992 г.

Снежной зимой