Таякан

Ричард листал странички, исписанные нервным, прыгающим почерком, и чувствовал, как голова вот-вот закружится от напряжения. У «счастливого дерева» контра, обмякнув, ткнулся лицом в траву и, нудно подвывая, просил наркотиков. Трудно было поверить, что день назад пальцами музыканта он сжимал в руках тяжелый мачете...

«Учителя, — так начиналась последняя запись в дневнике контрас, — или как они называют себя — бригадиста, мы перехватили на тропе. Я спросил, читал ли он записку, которую ему подбросили в школу. Я отобрал у него мачете, которым он пытался защититься. Ему было лет тринадцать. Записки не испугался, а тут заплакал. Я ударил его мачете между шеей и плечом. Так рубят деревья. Вчера по рации мы поймали Манагуа. Сто тысяч учителей-сандинистов идут в сельву. Они идут и идут... Я — гвардеец личной охраны Самого[12], знаю, что надо делать. Пусть мой мозг воспален героином, но мой путь единственно верный. Надо угонять в Гондурас подростков и делать из них зверей. Крестьян, захваченных в плен, заставить расстреливать пойманных сандинистов и пить их кровь. «Повязанные» — они станут нашими солдатами. Их не жалко. И еще надо угонять женщин. Они родят нам новых солдат. И еще надо угонять коров. У нас будет много молока и мяса. И еще надо стрелять учителей-бригадистов»...

Строчки из дневника, рассказывающие о гибели маленького учителя, Ричард перечитывал потом много раз. Еще не зная того, что их судьбы совсем скоро сплетутся в один тугой узел, он не верил в гибель мальчишки.

Он навсегда запомнит лицо раненого командира и кислый запах сгоревшего пороха. Ночью ему снились сбитые пулями оживающие плоды манго и крик раненого врага. Он вспомнил слова Дугласа о том, что никарагуанец не рубит упавшее дерево на дрова. Весь пыл и вся злость никарагуанца, и это Ричард теперь знал по себе, проходят, как только он замечает, что противник повержен и нуждается в помощи. «Простить и забыть мы, наверное, — размышлял вслух Дуглас, — сможем многое. Но только не злодеяния против женщины».

Мельчайшие подробности первых дней боевого крещения обрастали звуками, поэтическими строчками, мелодиями. За восемь месяцев службы Ричарда не раз направляли в боевое охранение машин, доставляющих боеприпасы. Руки его загрубели, и Ричард впервые дотронулся бритвой до покрытой пушком щеки. Карабин он сменил на новенький безотказный «Калашников», износил форму до дыр, и однажды на горной тропе его башмаки просто развалились. «Вот теперь, — сказал тогда ему Дуглас, — может быть, ты поймешь: горы — это гораздо больше, чем бескрайняя зеленая степь. Они помогают никарагуанцу узнать себя и родиться заново. Не кланяющимся, не раболепствующим перед гринго, без имени и достоинства. Родиться новым человеком — гордым и свободолюбивым...»

Закончилась служба в батальоне резерва. Но однажды утром Ричард, вновь покидая отцовский дом, подошел к «пальме детства». Он не дотянулся до следов пуль на коре. Пальма растет быстрее человека. А мальчишка, который когда-то карабкался по стволу, вспомнился смешным и совсем маленьким. В свои четырнадцать мы измеряем собственный рост зачастую только сантиметрами. Индейская же мудрость гласит: «Рост человека измеряется не от головы до ног, а от головы до неба»...

...В школе его никто не ждал и не провожал. Ребята из пуньо-кулачка днем раньше разъехались учительствовать в отдаленные уголки республики. Их адреса были пока неизвестны. Письмо от Сильвии может прийти из района, примыкающего к Коста-Рике. Сесар уехал в одну из деревенек недалеко от Сомото. Крестовый поход на неграмотность набирал силу.

Ричард ехал на попутной машине в Хинотегу, туда, где он принял свой первый бой.

— Эх, залезть бы на самую высокую пальму и заглянуть — что-то там завтра...

ЧТО В РЮКЗАКЕ БРИГАДИСТА?

В НАВИСШЕЙ над дорогой бурой скале Ричард различил каменную голову Большого Бога. Из нагромождения камней дожди и ветры высекли тонкий с горбинкой нос, острые скулы и высокий лоб. Пушистые сосны поднимались над каменным изваянием и были похожи на орлиные перья, служившие индейцам боевым украшением. На карте, подаренной Ричарду в Хинотеге, каменная гряда, как ориентир, была обведена красным кружком. Грунтовая дорога разбивалась здесь на десятки едва заметных троп.

От Большого Бога, так сказали, напутствуя Ричарда в молодежном комитете, до селения индейцев чоротегов — час пути. Идти надо строго на север, к границе, и так, чтобы, обернувшись, видеть каменный профиль.