Тайна булгаковского «Мастера…»

… силы мои надломились, не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься и ставиться более в пределах СССР мне нельзя, доведённый до нервного расстройства, я обращаюсь к Вам и прошу Вашего ходатайства перед правительством СССР ОБ ИЗГНАНИИ МЕНЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ СССР ВМЕСТЕ С ЖЕНОЮ МОЕЙ Л.Е. БУЛГАКОВОЙ, которая к прошению этому присоединяется.

Москва

… июля 1929 года М. Булгаков».

Михаил Афанасьевич сообщал руководителям страны и тем, кто стоял во главе её литературы, о своём нездоровье. Отныне «болезненная» тема станет одной из основных в его многолетней переписке с властными структурами.

Впрочем, на смиренную просьбу больного, «доведённого до нервного расстройства», булгаковское послание совсем не похоже. Оно, скорее, напоминает требование. Требование человека, не сомневающегося в своей правоте. Оно звучит как дерзкий ультиматум. Как пощёчина уверенному в своей силе и безнаказанности большевистскому режиму.

Разумеется, ни в какую заграницу Булгакова и в этот раз не пустили.

30 июля было написано и вручено адресату новое письмо:

«Начальнику Главискусства А.И. Свидерскому

Заявление

…я просил о разрешении моей жене одной отправиться за границу — получил отказ.

Я просил о возвращении взятых у меня при обыске моих дневников — получил отказ…

И вот я со всею убедительностью прошу Вас направить Правительству СССР моё заявление:

Я прошу Правительство СССР обратить внимание на моё невыносимое положение и разрешить мне выехать вместе с моей женой Любовью Евгеньевной Булгаковой за границу на тот срок, который будет найден нужным».

А на следующий день, 1 августа, в «Правде» был опубликован отрывок из пьесы А.Безыменского «Выстрел». Булгакову не могли броситься в глаза следующие строки:

«ДЕМИДОВ.

Братья! Будьте с ним знакомы.

Истязал он денщиков,

Бил рабочих в спину ломом

И устраивал погромы,

Воплощая мир врагов.

Забывать его не смейте!

В поле,

в доме

иль в бою,

Если встретите — убейте!

И по полю прах развейте!

Правду вырвавши свою…

СОРОКИН.

Руками задушу своими!

Скажи:

Кто был тот сукин сын?

ВСЕ.

Скажи нам имя!

Имя!

И‑м‑я!

ДЕМИДОВ.

Полковник…

Алексей…

Турбин».

Каково было читать всё это Булгакову? И он с ещё большим нетерпением принялся ждать ответа от Свидерского.

Свидерский переправил булгаковскую просьбу в ЦК партии (на имя секретаря ЦК А.П. Смирнова), сопроводив её такими соображениями:

«Я имел продолжительную беседу с Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обречённого. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное. Он, судя по общему впечатлению, хочет работать с нами, но ему не дают и не помогают в этом. При таких условиях удовлетворение его просьбы является справедливым».

Смирнов, в свою очередь, переадресовал все бумаги члену политбюро Молотову, добавив к ним собственные комментарии:

«Посылая Вам копии заявления литератора Булгакова и письма Свидерского — прошу разослать их всем членам и кандидатам Политбюро.

Со своей стороны, считаю, что в отношении Булгакова наша пресса заняла неправильную позицию. Вместо линии на привлечение его и исправление — практиковалась только травля, а перетянуть его на нашу сторону, судя по письму т. Свидерского, можно.