Тайна булгаковского «Мастера…»

«… наступила третья стадия — страха. Нет, не страха этих статей…, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Мне казалось, в особенности когда я засыпал, что какой‑то очень гибкий и холодный спрут своими щупальцами подбирается непосредственно и прямо к моему сердцу. И спать мне пришлось с огнём».

И ещё у Булгакова стало дёргаться плечо. Время от времени накатывался страх одиночества, появилась боязнь многолюдных сборищ. По его же собственным словам, в тот момент ему…

«… по картам выходило одно — поставить точку, выстрелив в себя».

Аналогичная ситуация, как мы помним, у него уже возникала — в самом начале 1921‑го. Вспомним, что написано о ней в рассказе «Сорок сороков»:

«… и совершенно ясно и просто передо мною лёг лотерейный билет с подписью — смерть».

Именно в этот момент в квартире Булгакова и появился спаситель. Это был писатель В.В. Вересаев, между прочим, тоже врач по профессии. Сохранилось свидетельство о том, как проходила та встреча собратьев по лекарскому диплому и по перу:

«— Я знаю, Михаил Афанасьевич, что вам сейчас трудно, — сказал Вересаев своим глухим голосом, вынимая из портфеля завёрнутый в газету свёрток. — Вот, возьмите. Здесь пять тысяч. Отдадите, когда разбогатеете.

И ушёл, даже не выслушав слов благодарности».

На какое‑то время финансовый вопрос был, как говорили в те годы, снят с повестки дня. Немного успокоившийся Булгаков принялся составлять послание на самый «верх». Оно стало для него своеобразным подведением итогов творчества и состояло из одиннадцати небольших главок.

Вот некоторые фрагменты:

«ПРАВИТЕЛЬСТВУ СССР

Михаила Афанасьевича Булгакова

(Москва, Пироговская, 35 а, кв. 6)

Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом:

1

После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет: сочинить „коммунистическую пьесу “ (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащем в себе отказ от прежних моих взглядов, уверения в том, что отныне я буду работать как преданный идее коммунизма писатель‑попутчик.

Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.

Этого совета я не послушался… Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет.

2

Произведя анализ своих альбомных вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных — было 3, враждебно‑ругательных — 298…

Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, единодушно и С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.

И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА».