Тайна булгаковского «Мастера…»

Вот тогда‑то Булгаков (рукою прокуратора) и «утверждает смертный приговор»… Он вынужден это сделать.

Но Пилат всё равно надеется спасти обречённого проповедника — ведь ему известно, что «согласно обычаю» одного из преступников полагается «отпустить на свободу» в честь «великого праздника пасхи».

Однако на пути всесильного прокуратора встаёт не менее могущественный Синедрион во главе с первосвященником Каифой. Синедрион уже принял решение, согласно которому бродячий философ, смущающий своими проповедями народ, должен быть предан смерти. Булгаков (устами Пилата) не в силах переубедить Кайфу. И Иешуа отправляют на казнь.

Вновь перед нами — три персонажа: Иешуа, Пилат и Кайфа. Одному из них предстоит умереть прежде времени.

Почему же прокуратор не спас бродячего проповедника? Булгаков говорит нам, что правителю Иудеи просто не хватило мужества, смелости. Не случайно доверенное лицо Пилата, делая отчёт о последних минутах жизни Иешуа Га‑Ноцри, говорит:

«… он был немногословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость».

Эти слова произнёс Иешуа… Но кто знает, не прозвучали ли они из уст умиравшего Афанасия Булгакова, дававшего сыну‑гимназисту своё последнее наставление? Вполне возможно.

Как бы там ни было, но в битве за жизнь обречённого подследственного Понтий Пилат потерпел сокрушительное поражение. Вот тут‑то ему и показалось…

«… показалось смутно прокуратору, что он чего‑то не договорил с осуждённым, а может быть, чего‑то не дослушал».

И Пилату (равно как и Булгакову) остаётся только одно — мстить. Но кому?

Месть Пилата

Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы заметить, как похож безжалостный Синедрион далёкой библейской эпохи на политбюро ЦК советской поры. Но в булгаковском романе есть ещё одна пикантная подробность: библейского первосвященника, стоящего во главе Синедриона, зовут Иосиф. Точно так же, как и генерального секретаря большевистской партии.

И ещё сообщается, что человек, предавший Иешуа (и передавший его в руки Синедриона), был родом из Кариафа. Поэтому в романе его и зовут Иудой из Кариафа.

На гнусное предательство Иуду вдохновил Иосиф из Синедриона. Современники Булгакова мгновенно догадывались, на кого на самом деле намекает автор: на Иосифа из политбюро, он же Иосиф из Гори («из Гори» — «из Кариафа», очень созвучно).

Во время допроса Иешуа говорит про Иуду:

«Уменя, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль».

Вечером того же дня Понтий Пилат принимает решение, которое должно привести к тому, что предчувствие проповедника сбудется. Эту весьма непростую операцию он поручает провести Афранию, начальнику своей тайной службы.

Нет, нет, никаких распоряжений относительно того, чтобы с кем‑то расправиться, прокуратор не даёт. Но в беседе с Афранием, когда речь зашла об этом самом Иуде из Кариафа, Понтий Пилат всего лишь намекнул… Нет, даже не намекнул, а…

«… прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо:

— Так вот в чём дело — я получил сегодня сведения о том, что его зарежут этой ночью».

Так сказал Понтий Пилат. И добавил:

«… я прошу вас заняться этим делом, то есть принять все меры к охране Иуды из Кариафа».

Этих слов прокуратора оказалось вполне достаточно для того, чтобы тотчас был приведён в действие чётко отлаженный механизм тайной службы. И ночью Иуду зарезали. Люди Афрания.

По негласному приказу Понтия Пилата.

«Афраний»… Откуда взялось это необычное имя?

В словаре Брокгауза и Ефрона, которым наверняка пользовался Булгаков, когда подыскивал достойную кличку, скажем, тому же Коровьеву, сказано, что слово «фагот» придумал итальянский монах Афранио. Имя запало в память, а затем оно было дано начальнику тайной службы.

Всё вполне могло происходить именно таким образом. Но…

Был у Иосифа Сталина свой человек на Лубянке, и звали тоже Аграний…, то есть Агранов. Настоящей его фамилией была Соренсен. Современникам писателя этот всесильный временщик из чекистского ведомства был хорошо известен. Булгаков заменил всего одну букву в его кличке (вместо «г» поставил «ф»), но каждый, услышав имя Афраний, сразу понимал, о ком идёт речь.