Тайна булгаковского «Мастера…»

Сталин вполне мог стать одним из первых читателей булгаковского романа. И из всего того, что так искусно пряталось меж его строчек, наверняка многое сумел понять, расшифровать, о многом догадаться. Мог и Ленина узнать в Берлиозе, и Каменева — в Коровьеве, и Зиновьева — в Бегемоте и себя — в Азазелло. И в психушке Стравинского вполне мог распознать застенки Лубянки. А в Понтии Пилате мог уловить свои собственные черты.

А затем Сталину принесли пьесу «Батум». Перед генсеком оказались два произведения, совершенно непохожих одно на другое: крамольнейший «Мастер…» и якобы верноподданнейший «Батум».

И судьба писателя была тут же решена. Окончательно и бесповоротно. Вождь вполне мог подумать:

«— Этот человек должен успокоиться навеки!»

А вслух (в присутствии начальника своей тайной службы) тихо сказать:

«— Какие замечательные книги пишет этот удивительно талантливый писатель Булгаков! Но у меня есть сведения, что он скоро умрёт. От какой‑то наследственной болезни. Мне почему‑то кажется, что именно так оно и будет. Нельзя ли принять меры и защитить его от этого коварного недуга?'»

Этих слов вождя было вполне достаточно, чтобы привести в действие прекрасно отлаженный механизм тайной службы. Каким именно «фалернским вином» лубянские «афрании» могли опоить Булгакова, вряд ли когда‑либо станет известно.

Но ведь вино‑то было.

Незадолго до получения роковой телеграммы Булгаков и его попутчики пили в «бригадирском» купе вагона какое‑то вино. Кто присутствовал при этом? Елена Сергеевна и двое мхатовцев: В.Я.Виленкин и П.В.Лесли. Кто из них исполнил роль Азазелло? Или был ещё один, «пятый» (неизвестный нам) соучастник того распития?

Гадать бессмысленно. Если дьявольская операция по «устранению» неугодного писателя и в самом деле имела место, имена её непосредственных исполнителей мы вряд ли когда‑нибудь узнаем. Я.С. Агранов был расстрелян 1 августа 1938 года. И не столь важно, кто заступил на освободившееся место, и кто кому стал отдавать тайные поручения. Главное в том, что именно после «винного» инцидента в поезде жизнь Булгакова неумолимо устремилась к финалу.

Вспомним ещё несколько записей Елены Сергеевны той поры.

25 января 1940 года:

«Проснулся с головной болью.

Прогулка на почту (телеграмма Рубену Симонову) и до Ермолинских. На улице почувствовал слабость, у Ермолинских лежал на диване… Целый день болит голова».

26 января:

«Пришёл Борис.

Карты. Бутерброды.

Заснул, спал спокойно».

27 января:

«Проснулся. Гомеопатическое средство.

Припадок сильнейшей боли. Тройчатка. Горчишники»

28 января:

«Парикмахер.

Работа над романом.

Потом Миша пошёл к Файко — играли в винт».

1 февраля:

«Проснулся — сильнейшая головная боль…

22.30. Сильнейший приступ головной боли.

Ужасно тяжёлый день.

— Ты можешь достать у Евгения револьвер?»

6 февраля:

«Мучительная рвота и боли в животе (сам сделал укол пантопона в 10.30 утра). Утром в 11 часов: «В первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив… Лежу, покой, ты со мной… Вот это счастье… Сергей в соседней комнате…

12.40. „Счастье — это лежать долго… в квартире… любимого человека… слышать его голос… вот и всё… остальное не нужно “».

8 февраля:

«Возбуждённое состояние, иногда затруднение в выборе слов, перескакивание с мысли на мысль».

Хоть как‑то помочь умиравшему писателю попытались актёры МХАТа Качалов, Тарасова и Хмелёв. 8 февраля 1940 года они написали письмо секретарю Сталина А.Н. Поскрёбышеву В этом послании говорилось, что Булгаков находится в ужасном положении, что врачи бессильны. Последняя надежда на сильное радостное эмоциональное потрясение…