Тайна Черной горы

Цех, в котором почти всю свою жизнь проработала ее мать, поразил Галину бесконечно шумной трескотней множества станков, автоматических и полуавтоматов, душным пыльным воздухом и, главное, тоскливо-убогим видом сноровисто работающих женщин, молодых и старых, не знающих ни минуты покоя, напряженно сосредоточенных и, как ей показалось, навечно прикованных незримыми цепями к безжалостным машинам.

А за стенами цеха, за широким, схваченным железной мелкой решеткой, окном протекала совсем иная, знакомая до мелочей с детских лет курортная жизнь с ее шумными радостями, беспечным весельем, золотистым песчаным пляжем и синим ласковым морем. И Галина остро почувствовала эту разницу в жизненном положении, когда одни беспечно отдыхают, наслаждаясь и солнцем, и летом, и морем, а другие в те же самые часы вынуждены трудиться, потея возле трескучих станков.

Она, конечно, никогда не задумывалась над тем, что курортники – люди временные. Где бы и как бы они ни отдыхали – в санаториях или в домах отдыха, в пансионатах или на турбазах, или же, за неимением путевок, снимали комнаты или просто койки у местного населения, – все эти курортники постоянно меняются, приезжают и уезжают в свои далекие города и поселки, в которых после отпуска идут на заводы и фабрики, становятся к станкам, садятся за рабочие столы, опускаются в шахты, варят сталь, строят дома, добывают уголь, водят поезда и автомашины, и так же, как в цехе чулочной фабрики, старательно трудятся, работают, теряют здоровье и годы жизни.

Нет, Галина никогда об этом не задумывалась. Она видела вокруг себя лишь две жизни – жизнь на фабрике и за ее стенами, бесконечные нудные трудовые будни и бесконечные радости курортного отдыха. Одни работают, а другие – наслаждаются. Своим цепким юным умом Галина сразу определила свое далеко не завидное положение и шаткие позиции.

Что ей сулила в будущем чулочная фабрика? В лучшем случае – выбиться в многостаночницы, в бригадиры, в мастера, а к старости встать во главе цеха. Многолетним, бесконечно напряженным трудом заработать заслуженное уважение, почет, может быть, даже стать удостоенной правительственных наград, – в цеху были и такие работницы, награжденные высокими орденами. В торжественные даты она с щемящей грустью и ужасом смотрела на их, пожилых женщин, усталые лица, на несуразные бесформенные фигуры, на больные ревматизмом ноги и блестящие ценным металлом награды, сияющие на лацканах пиджаков или приколотые к платьям, пошитым из дорогого материала в прошлые годы, фасоны которых давно вышли из моды.

Галина не могла понять, чему же они радуются и чем, в сущности, гордятся. Вся их жизнь прошла в стенах фабрики. Синее море, золотой пляж они видели лишь вечерами после работы да в воскресные дни. В ресторанах не бывали, дорогих напитков и вкусных блюд не пробовали. А жизнь у человека только одна и, как умно сказал один писатель в школьном учебнике по литературе, дается ему лишь один раз, и надо ее прожить так, чтобы не было потом горестно и обидно за бесцельно прожитые годы, и, Галина мысленно добавляла, где-нибудь у станка чулочной фабрики.

И она твердо решила: надо выбиваться. Выбиваться в «люди». Вернее, пробиться любой ценой в тот круг людей, для которых праздники – постоянные будни, или будни как праздники.

Но как? С чего начинать? В какую сторону сделать первый шаг? И чтоб не оступиться, не уронить себя. Она, конечно, понимала, что никто не может дать дельного ей совета, даже на мать, прожившую большую и трудную жизнь, положиться нельзя. Мать то ее упрекала, то обожала, то советовала «погулять вволю за свою и ее, материнскую, молодость, потому как проклятая война отняла у нее девичьи радости».

Но эти обычные девичьи радости – заигрывание с парнями, толкотня на тесной танцплощадке, провожание с поцелуями – ее не устраивали. У местных парней в кармане не шибко много, больше нахальства и показного бахвальства. А с приезжими молодыми людьми она не особенно знакомилась, хотя с некоторыми встречалась и кое-чему научилась, кое-что познала. И себе цену узнала. И что у нее тело «гибкое, как лоза», а стройные загорелые ноги – «цвета золотистой шерстки молодого оленя».

Галина очень быстро поняла, что она довольно недурна собой, даже весьма привлекательна, что это ее главное достоинство, ее капитал, и таким богатством надо умело распорядиться, не растрачиваясь на мелочи. Как говорится, она была из молодых, да ранних. Природа наделила ее скоропроходящей прелестью и стремлением пользоваться ею, пока не ушло время.

Несколько лет назад в сентябре, в бархатный сезон, Галина, сбежав с уроков, вальяжно наслаждалась на пляже. Рядом, на золотистом песке, небрежно расстелив цветастые махровые заграничные полотенца, похожие на простыни, блаженствовали две заезжие молодые дамочки, подставляя свои белые обнаженные спины ласковому солнцу. Дамочки о чем-то беседовали между собой, обсуждали что-то, ни на кого не обращая внимания. Галина невольно прислушалась. Заинтересовалась. Разговор шел о жизни, о женской доле, о счастье. Одна из них убежденно произнесла: