Тайна Черной горы

Он полз и полз вниз головой вперед. Дальше, дальше от опасной зоны. Ночной холод и пронизывающий ветер не давали возможности остановиться. Казаковский машинально двигал руками, ногами. Еще, еще чуть-чуть. Метр за метром. Последние усилия и – вполз под спасительные ветки мохнатой пихты. Здесь было тише и безопаснее. Подтянул и Вутятина. Минут двадцать лежал, не двигаясь. Радостно ощущая, как в груди бешено колотится сердце. Оно гнало по жилам кровь, давая силы ослабевшему телу.

Привстав на колени, отстегнул флягу. Предохраняя свою губу пальцем, влил в раскрытый рот несколько глотков. Чуть не задохнулся. Живительное тепло заскользило внутрь, обжигая и ободряя.

Наклонился над Вутятиным. Похлопал ладонями по щекам, приводя в чувства, будоража oт сна.

– Живой, Андрей Данилыч?

– Брось меня… Оставь… Оба прр… пропадем.

– Открывайте-ка рот… пошире!

Вылил ему остатки из фляги. Немного погодя Вутятин окончательно пришел в себя. Подобрал ноги, сел. Ощупал на животе привязанный ремнем свой портфель. Огляделся. Долго всматривался в белеющий позади перевал. Стуча зубами от холода, с надеждой спросил:

– Од… одолели?

– Перемахнули! – как можно бодрее произнес Казаковский, но у него самого мелкой противной дрожью стучали зубы, и должной бодрости в осипшем голосе не получилось. – Надо двигаться. Только двигаться…

– Сил… сил никаких… нету… Оставь меня.

– Тянуть буду волоком… Только хоть немного помогайте. Отталкивайтесь ногами… Ладно?

Встал и, шатаясь под тяжестью собственного тела, пошагал вниз по склону. И поволок Вутятина.

4

Часа через два, когда одолел последние километры, протащив за coбой и Вутятина, Казаковский присел передохнуть. Прижался спиной к лиственнице и обомлел. Впереди, внизу, за стволами деревьев, которые явственно чернели на белом снежном фоне, светился живой оранжевый огонек. Не поверил сам себе. Закрыл глаза, некоторое время посидел так, потом снова открыл. Всмотрелся вдаль. Оранжевых огоньков было два. Желтым квадратиком светились окна домика. Того самого, к которому они пробивались через перевал. И в тишине явственно слышался глухой монотонный ровный шум. Шумели под напором ветра и верхушки деревьев, но тот шум был особенным. Однообразным и густым. Казаковский догадался, узнал его – он шел от буровой, которая непрестанно трудилась, прогрызая на глубине твердую породу… Спасены! Дошли!..

Он привстал и закричал. Всей силой ослабевшего голоса. Сложил руки рупором и снова закричал. В ответ только отозвалось одно эхо, как бы хихикая и передразнивая. Казаковский выхватил пистолет и несколько раз выстрелил вверх. И – никакого ответа. Но надежда была, она придала силы. Впереди светились окна! Там – люди, тепло, еда…

Но чем ближе к домику, тем труднее пробираться по заснеженной целине, продираться сквозь бурелом и колючие заросли. Силы окончательно покидали его. Казаковский еле держался на ногах. Спина мокрая от пота, и рубаха неприятно приклеивалась к телу, мешала двигаться. В сапогах мокро от снега. Пот катился по щекам, застилал глаза, мешая смотреть…

Неподалеку от дома, выбившись окончательно из сил, Казаковский подтянул Вутятина, прислонил его к толстому стволу дерева. Отвязывать леску не было сил. Он отрезал путы ножом. И, не отрывая глаз от светлого окна, шатаясь, хватаясь за стволы встречных деревьев, побрел к дому. Взобрался на ступеньки. Постучал. Ни звука в ответ. В доме весело шумели. Слышался голос старшего геолога Юрия Бакунина. Он пел под гитару.

А я еду, а я еду за туманом,За туманом и за запахом тайги…

Казаковский выхватил пистолет и заколотил рукояткой в толстую тяжелую дверь. За ней послышался шум. Распахнулась дверь. Его втащили в дом, в тепло. Узнали. Засуетились. А Казаковский, превозмогая усталость, потянул их обратно, в ночь, в снег:

– Там… там Вутятин. Скорее!

Побежало сразу несколько человек. Притащили и его в дом. Ножом разрезали заледенелые, ставшие панцирем брюки. Разули. Влили в рот спирту. Оттерли обоих снегом. Одели в теплое белье, усадили за стол. Сунули каждому в руки по стакану.

– У нас праздник! – пояснял Бакунин. – Праздник! Добурились мы!

И только тут Казаковский и Вутятин обратили внимание, что на столе, сбитом из отесанных плах, рядом с едой и бутылками возвышалась круглым столбиком тяжелая серовато-коричневая каменная проба, вынутая из глубины земли. Буровой инструмент выгрыз ее из рудного тела. Казаковский придвинул керн к себе поближе. Да, действительно, они дошли, добурились до руды. Касситерит! И многозначительно посмотрел на Вутятина: а они шли сюда закрывать, ликвидировать буровую. И поднял свой стакан.

– Тогда – за победу!

– Победителей не судят, – изрек Вутятин, и только один Казаковский понял его слова. – За успех!

Потом ели горячую пищу. Первый кусок хлеба показался ужасно соленым, даже горьким на вкус. Словно его намазали горчицей. Второй кусок был чуть слаще. Казаковский до этого слышал, что с потерей сил человек теряет соль. Именно ее в первую очередь и усваивал организм. Именно соль и делала хлеб горьким и таким желанным.