Тайна Черной горы

Евгений невольно припомнил мудрое высказывание великого немецкого поэта Гёте, которое вычитал еще в студенческие годы. Тогда это высказывание он не познавал до конца, не проникался его глубокой мудрой сущностью. А вот сейчас она как бы заново раскрылась перед ним во всем своем глубоком значении. «Что самое трудное? – спрашивал Гёте и сам тут же отвечал на свой якобы простой вопрос. – Видеть глазами то, что у тебя перед глазами».

– Вот именно, видеть то, что у тебя перед глазами… – повторил он вслух. – Одним словом, иметь реалистический подход к своим делам. Видеть и понимать!

Может быть, это одна из главнейших обязанностей для руководителей любого ранга – видеть и понимать, что у тебя перед глазами, какова она, эта самая действительность, а не закрываться от нее бумагами, не плыть по течению в суматошной кутерьме каждодневных мелочей…

Впереди показались огни Солнечного. На душе как-то сразу стало радостнее и приятнее. Огни поселка, ставшего ему родным и близким, притягивали к себе и волновали. Огни, электрические огоньки светились не только в долине, в поселке, но и по склону горы, и он по ним, как по созвездиям, определял, где штольни, где буровые.

Дорога пошла вдоль Силинки, укатанная и утрамбованная колесами. Речка шумела рядом, несла свои горные воды к Амуру, но ее не было слышно за гулом мотора, она лишь просматривалась меж стволами деревьев темной, нефтяной чернотой, живой полосой, в которой на перекатах, у камней, белели пенистые гребни, да неровно, дрожа и переливаясь, отражались первые звезды и огни поселка. Евгений с грустью подумал еще о том, что домой он и сегодня доберется нескоро, после планерки, после других дел, разбора почты, что сынишку опять увидит лишь спящим… И чувствовал себя виноватым перед ним. Сын при живом отце живет почти без отца, не видит его неделями. Что он вспомнит о своем детстве, когда вырастет? Евгений невольно припомнил и свое детство. Ласковое и спокойное довоенное детство в далеком селе, затерянном в лесах Гомелыщины. Отец его был директором школы, вечно занятым своей работой, да к тому же он еще и учился заочно, а все же находил, выкраивал часы для него, своего Женьки. Водил и в лес, ходил на рыбалку, учил быть человеком, мужчиной… Евгению стало как-то не по себе от таких воспоминаний, потому что он, закрученный в повседневных делах, как в паутине, не мог вырваться из ее цепких пут, выкроить не то чтобы денек, а даже несколько часов для своего сынишки, названного в честь деда Александром. С грустью вынужден был признать, что давно намеченная им на это воскресенье рыбалка, поездка к озеру Амут (а попутно и проверка поисковой партии), уже повисла в воздухе вопросительным знаком, как молодой месяц, зависший над долиной на вечернем еще светлом и звездном небе.

– Стой! Не пущу, едрена мать!..

Из-за кустов на дорогу, шатаясь, выскочил крупный лохматый мужик. Выскочил довольно резко, хотя и еле держался на ногах. Евгений затормозил и попытался объехать пьяного. Но тот проворно, как бы предугадав маневр водителя, занял середину дороги. Встал, широко выставив вперед руки.

– Не пущу!..

Евгений чертыхнулся, нажал на педаль, тормоза взвизгнули, сбивая скорость. Не давить же, черт побери, ему, начальнику экспедиции, ошалелого работягу! Пьяный был в замасленной распахнутой телогрейке, надетой поверх голого тела, в брезентовых штанах и босой. На груди замысловатая татуировка. Казаковский всмотрелся в его лицо, освещенное фарами. Смуглое, скуластое, молодое, волосы светлые, всклокоченные. И борода кудрявая, рыжая. Лицо – незнакомое. «Видать, из новеньких, из недавно прибывших, – подумал Евгений, – получил первую получку и загулял!» И вслух сказал, как можно спокойнее и тверже:

– Отойди с дороги! Не лезь под колеса!

Но тот и не думал уступать. Уперся обеими руками в радиатор, словно бык рогами в ворота.

– Не пущу! Едрена твою мать!..

В стороне, за деревьями, вырисовывались темные силуэты его дружков, таких же пьяных. Они издали наблюдали, матерились и хохотали, подзадоривая рыжебородого. Казаковский нахмурился. Дело принимало нежелательный оборот. Не драться же ему с ним.

– Отойди! – повторил Евгений, сдерживая себя. – Не лезь под колеса! Начальника экспедиции не узнал, что ли?

– Ха! Может, ты у себя в конторе и начальник, а тута счас я начальствую, за ногу тебя да об забор! А ну слазь, очкарик! Теперя мы прокатимся!.. Кому говорят, слазь! А то соплею перешибу!

Евгений скрипнул зубами. Не хватало ему еще этого! Завтра вся экспедиция, вернее, все блатные да уркаганы, недавние лагерники, будут обсуждать и злословить в его адрес, восхищаться этим рыжебородым, который «качал права» самому начальнику экспедиции, вытурив его из легковушки… Все это молнией пронеслось у Евгения в голове. Быстро смерил глазами рыжебородого. Рослый, нахрапистый, килограммов под восемьдесят. Как минимум, подумал, полутяжелого веса. Не уступит, не отойдет. А тот молчание Казаковского понял как замешательство.

– А ну слазь, козел очкастый! Счас зенки твои попротыкаю насквозь!