Тайна гибели генерала Лизюкова

И, несмотря на близко ходившую от него смерть в немецких мундирах (вражеские автоматчики, переговариваясь, наверняка оглядывали поле вокруг танка), он не потерял воли к сопротивлению, не поддался панике и не поднялся из ржи с поднятыми руками…

Нет! Лёжа среди смятых колосьев во всё более пропитывающейся кровью гимнастёрке и даже не имея возможности перевязать себя, Мамаев (как я это себе представляю) молча сжимал окровавленными пальцами рукоятку нагана и исподлобья следил за происходящим. Очевидно, что он готов был умереть, но врагу не сдаваться…

Я склоняю голову перед его мужеством!

Вызывает ли рассказ Мамаева доверие? На мой взгляд — да. Нет оснований подозревать его в лжесвидетельстве, поскольку он не пытался выгородить себя и представить свои действия в выгодном свете. Задумаемся: будучи единственным свидетелем, Мамаев мог бы, например, сказать, что при попадании снаряда в танк Лизюков погиб сразу же, а значит, что вытаскивать его уже не было смысла. Такая версия вообще избавляла его от каких-либо вопросов о дальнейшей судьбе генерала.

Он мог сказать, что отстреливался от немцев до последнего и пытался вытащить генерала из танка, но не смог этого сделать, будучи сам раненным. Для большего драматизма он мог бы придумать, что немецкие автоматчики преследовали его или вели огонь по тому месту, где он спрятался во ржи, и что поэтому он едва ушёл от преследования и не видел, что было дальше. Мог он сказать и то, что был ранен, потерял сознание, и поэтому вообще ничего не видел и ничего не знает.

Ему не надо было оправдываться и выдумывать свои ранения, они красноречиво говорили сами за себя, и скажи он так, никто не стал бы допытываться у него, что же было на самом деле. Но Мамаев сам рассказал о том, что видел. Зачем ему было придумывать всё это? Ничего хорошего для начальства в его рассказе не было, наоборот, Мамаев сообщал самые дурные вести и ничего не выигрывал от этого. Его рассказ прост и безыскусен, и объяснить это можно в первую очередь тем, что Мамаев не стал ничего выдумывать, а рассказал правду.

В конце концов, если бы он чувствовал за собой вину и боялся расследования особого отдела со всеми вытекающими отсюда последствиями, он мог бы сдаться в плен. Тогда «особисты» из НКВД вообще не могли бы добраться до него со своими расспросами, а мы так никогда и не узнали бы о том, что случилось с генералом Лизюковым. Но Мамаев был настоящим солдатом и остался верен воинскому долгу и Родине. Он не сдался в плен и, несмотря на полученные ранения, стал пробираться к своим, где и рассказал о гибели командира 2-го танкового корпуса.

Характерно, что полковник Сухоручкин считал нужным привлечь к ответственности командование 26 тбр и самым критическим образом высказывался о бездействии штаба 2 ТК, но ни словом не упрекнул старшего сержанта Мамаева, хотя, если бы считал его виновным, мог запросто отдать его под суд военного трибунала. Расследование гибели Лизюкова проходило как раз в те самые дни, когда на фронте был зачитан знаменитый приказ № 227, требовавший от командно-начальствующего состава принятия самых суровых мер для поддержания в частях порядка и дисциплины. В духе появившегося приказа в армии резко изменилось отношение к таким проступкам, как оставление военнослужащим своего боевого участка или уход с поля боя. Тем не менее даже в этой изменившейся ситуации Сухоручкин не нашел в действиях раненого механика-водителя ничего предосудительного.

Старший сержант Сергей Николаевич Мамаев остался единственным свидетелем гибели экипажа Лизюкова. Смерть командира и комиссара 2 ТК произошла практически у него на глазах. Но их трагедия на этом не кончилась…

Немецкие автоматчики подошли к танку, забрались на него, заглянули в люки. Убитый Лизюков и Ассоров оставались в башне. Солдаты противника залезли внутрь, срезали командирскую планшетку, вытащили из неё документы и стали их разглядывать[287]. Оглядев поле вокруг, Мамаева они искать не стали…

На этом достоверная информация кончается и начинаются предположения. Но имеющиеся в нашем распоряжении документальные источники дают нам веские основания для логически обоснованных версий о том, что случилось дальше.