Тайна голландских изразцов

Маша обернулась и увидела витую лесенку, ведущую на второй этаж – внутри этажа первого. Там стоял современный деловой стол с компьютером и полки, набитые книгами. Лестница же служила границей между условным салоном с камином (много более скромных размеров, чем на входе) и условной же спальней. Маша сейчас же поняла, почему эта комната была любимой у маленького Константэна: два больших арочных окна – одно, пришедшееся на сам салон, второе – в выкроенной из салона спальне – смотрели в парк. «Свои любимые деревья – вот что он видит, едва открывает глаза», – подумала Маша и вдруг остро заскучала по бабке. Прожившей жизнь, столь отличную от жизни бельгийского аристократа, но сохранившую, как и он, светлую голову и острый интерес к жизни. «Вот бы их познакомить… – подумала она. И сама же беззвучно фыркнула. – А лучше и поженить – чем не пара?»

– Итак, – прервал ее размышления д’Урсель, улыбаясь в белоснежные усы. – Откуда вы приехали, мадемуазель? Я так понял, из России, а точнее?

– Москва.

Д’Урсель кивнул:

– Я был там с группой туристов еще в 70-х. И в Ленинграде. Там сейчас, наверное, все переменилось?

– Еще как! – улыбнулась Маша.

– Ну, Кремль, надеюсь, еще стоит?

– Кремль – да, – успокоила она графа.

Он кивнул и после паузы перешел к делу:

– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – Пригубив чай, он одобрительно качнул головой. – Кстати, отлично заварен.

– Спасибо. – Маша деловито переместила свою сумку со старого, благородных расцветок, ковра к себе на колени. – Мне порекомендовали вас как специалиста по геральдике. У меня вопрос именно по гербу: хотелось бы определить, какой он принадлежит фамилии… – Она полезла было в сумку за распечатками, но вдруг передумала. – Можно я воспользуюсь вашим компьютером? Тут, как мне кажется, важны детали, а у меня не очень сильное увеличение…

Граф отставил чашку.

– Конечно, пройдемте.

Они поднялись по винтовой лестнице наверх, д’Урсель придвинул Маше второй стул, а сам сел перед монитором. На столе близ ноутбука стояла фотография хозяина, еще вполне молодого мужчины, но уже в усах (судя по фото, в молодости Константэн был блондином), рядом с господином с темными живыми глазами и крупно вылепленным лицом, показавшимся Маше знакомым. Пока загружался компьютер, она все пыталась вспомнить, кто это. И только когда одна из фотографий с изразцами появилась на экране, поняла – то был Пикассо. Но вопрос задать не решилась, а несколько раз кликнула мышкой, увеличивая краешек картинки с вензелем, похожим на герб. Д’Урсель, склонив голову набок, смотрел на экран и молчал.

– Это… герб? – наконец, обеспокоенная его молчанием, спросила Маша.

– О да, – качнул усами граф. – И прелюбопытный.

Андрей

Жизнь несправедлива к пацанам, мечтающим стать сыщиками. В туманной дали видятся погони, перестрелки, в крайнем случае – борьба один на один с разнообразными Мориарти на краю Рейхенбахского водопада или другого какого живописного местечка. А что на деле? Андрей потянулся, потер глаза и откатился на стуле от стола с компьютером: все, перекур! Бесконечные дела, связанные с поджогами: поджоги автомобилей, сезонные поджоги в лесу – дело рук развеселых грибников, поджоги квартир с пьяными сожителями, поджоги изб с целью получить страховку… Жертвы – задохнувшиеся в дыму дети, о которых попросту забыли; старики, паникующие и сваливающиеся тут же с сердечными приступами. И ожоги: жуткие обугленные пальцы, пузыри. Черное и нестерпимо алое. Андрей вспоминал, просматривая картинки, как однажды беседовал с одним хирургом. «Ничего страшнее ожогов не существует, – сказал тот. – Ничего болезненнее. Самая лютая смерть». Глядя на фотографии жертв с мест пожаров, Андрей несколько раз тянулся за сигаретами и наконец не выдержал – выбежал в коридор в курилку. Он был крепким парнем, капитан Яковлев, но даже для такого крепкого парня эти фотографии стали перебором. Пироманы, мать их! Тацит, Нерон! Герострат, Ростопчин, Сартр! Садисты, мерзейшая человечья порода! И Андрей затянулся, чуть успокоившись и задумчиво глядя на выкрашенную в серо-зеленый цвет казенную стену. Пусть ужасающие и страшные, эти фотографии были теорией. А Андрей чувствовал – нужно разговаривать с людьми. И не с Гошей, больным на всю голову, как он теперь понимал, а с профессионалами «с другой стороны баррикад». Он слышал, что в Штатах выделяют в особую категорию сыщиков, специализирующихся на «поджоговых» делах. Но в России все они – специалисты широкого профиля. «Значит, – решил Андрей, – надо найти того, кто на этих извращенцах собаку съел».

– Ты что, сам с собой беседуешь? – услышал он над ухом голос Камышова. Андрей оглянулся – так и есть: старлей уже выкурил полсигареты, а Яковлев его даже не отразил. И – да, он, похоже, действительно разговаривает сам с собой.

– Хоть иногда с умным человеком побеседовать? – хмыкнул Камышов.

– А что, с тобой, что ли, лясы точить? – усмехнулся в ответ Андрей.

Камышов привычно отмахнулся от начальницкого сарказма: