Тайна голландских изразцов

– Но ты не поверишь! – сказала ему тогда Чугунова, провожая к дверям, а этажом выше уже проснулись тройняшки и, судя по звуку, с яростным ором бросались на стены. Да так, что выглядевший поначалу вполне солидным дом, казалось, сейчас развалится к чертовой матери. Однако полковник и бровью не вела. – Про Славика стали писать журналюги. Парень-то был – не придерешься, не парень, а мечта девушки на выданье. Положительный, денег много домой приносил, с дочками возился, не пил, не курил даже! Никто и заподозрить не мог, что у него было за хобби в придачу к престижной профессии. На суде вел себя, надо сказать, достойно: не истерил, не оправдывался, не рыдал, пытаясь вызвать жалость присяжных, и то, когда показали фото сгоревших детей и старух, вряд ли это сработало бы. А он умный был, сволочь, зря энергию не расходовал! – Чугунова нахмурилась, помрачнев. Андрей, держась за ручку двери, ждал продолжения. – Так вот, из-за газетной шумихи парень стал вроде как героем для этих, головой страдающих, – пироманов. Сайт ему посвятили, в чате делились способами «от Славика», как это дело проворачивать, как сделать так, чтобы ярче горело да громче взрывалось. Пожары ему посвящали – тьфу! Даже вспоминать противно. Правда, постепенно все утихло. Но, знаешь, может, остался у него какой особенно стойкий фанат? Что тебе теперь жить не дает? Ты бы съездил к нему, к Славику-то? Побалакал – может, с ним переписывался кто или приезжал даже? Он же, если выгоду для себя увидит, продаст их, убогих, за здорово живешь, это я тебе обещаю!

И Андрей поехал. А что ему оставалось делать? Разрабатывать связи шахматиста отдал на откуп Камышову. Но тот, уж на что был дотошный малый, к моменту Андреевой командировки так ничего и не наковырял. Кроме того, он и сам себе не хотел признаться: в Москве с отъездом Маши в сторону Европы ему стало совсем тоскливо. И не просто потому, что она уехала. А оттого, что понимал: наличие Европы в Машиной жизни было естественным. Европа Маше подходила, а он, Андрей, нет.

«Найдет себе, – мстительно заявлял он Раневской по утрам, – пса благородной породы – борзую или там чихуахуа. И забудет тебя, дурака, вот!»

А Раневская, казалось, смотрел на него с сочувствием – мол, не дрейфь, хозяин! Не найдет твоя Маша никого – ни мне на замену, ни тебе!

Но Андрей все равно боялся. С самого начала все понимал и с самого начала боялся, поэтому и связываться не хотел с этой столичной штучкой. Но ведь связался и ни разу не пожалел, даже сейчас, когда с тоски сбежал со своей дачки и от своего Раневской. И куда, в какие, понимаешь, райские кущи?

Он вздохнул, глядя на открывающиеся ворота исправительного учреждения. За ними виднелось трехэтажное здание с подслеповатыми окнами. Рядом со зданием были свалены бетонные плиты, похоже, завезенные для какой-то перестройки, а теперь навечно забытые, и стояли столбы с обвисшими проводами. Еще дальше торчали покатые длинные крыши бараков и караульные вышки. «Смотри, вот она какая, твоя жизнь, никакого гламура», – сказал себе мрачно Андрей.

Основной цвет здесь был серый, будто возведенный в принцип бытия: серые здания, серые бревна забора, серое небо, серый снег, серая, пучками проглядывающая из этого снега сухая трава. Ветер гнул ее, качал провода, перебирал голые ветки тонких блеклых берез, высаженных рядом с начальническим корпусом. Андрей попытался представить этот ландшафт, облагороженный летней зеленью, – и не смог.

Охранник тем временем проводил их в кабинет начальника лагеря – полковника Анищенко, чье лицо было, пожалуй, единственным светлым пятном в этом сером царстве. Точнее, пятном розовым. Чуть лоснящимся, радостно румяным и в целом доброжелательным.

– Значит, московские гости? – потряс он Андрею руку, с трудом высвобождая из-за стола объемный живот. – Чудесно-чудесно, присаживайтесь! Чаю будете?

Андрей помотал головой:

– Спасибо, мы ненадолго. Хотелось бы сразу побеседовать с одним из ваших заключенных.

– Как величать? – улыбнулся полковник.

– Станислав Сидюхин.

– Статья? – бодро спросил Анищенко.

– Сто пятая.

– Подождите-ка. – Лицо полковника омрачилось. – Станислав… «Огненный Славик», что ли?

– Что ли, – кивнул Андрей.

На лице лагерного начальства отразилось искреннее огорчение.

– Что-нибудь не так? – нахмурился Андрей.

– Вот же растяпы! Неужели в документах не исправили?

– Не исправили что?

– Заставили приехать человека аж из Москвы! – Полковник сокрушенно покачал головой.

– Что случилось? – заледенел лицом Андрей.

– Да нет Славика-то! Уже год как.

– Перевели в другую колонию?

Анищенко покаянно развел пухлыми руками:

– Нет, в смысле – погиб он.

Андрей опустился на стул:

– Как погиб?

– При пожаре… Жуткая история! Ее даже наши местные газеты освещали – мол, пироман-поджигатель сам погиб в огне! Ну, да вы нашей местной прессы не читаете!

Андрей ошарашенно помотал головой – нет, мол, не читаю. А Анищенко смущенно кашлянул.