Тайна Кара-Ташского подземелья

Среди бурых скал на голом плоскогорье расположился басмаческий стан. Над ним клубился удушливый дым от кизячных костров. Между убогих юрт, балаганов, палаток сновали вооружённые до зубов басмачи в пёстрых и полосатых халатах. Отовсюду доносилось ржание лошадей, гортанные выкрики. Воздух был наполнен разноязычной речью. Здесь собрались все те, кто до Советской власти угнетал народы Средней Азии: баи, манапы, муллы. Но были и такие, которых вербовали в басмаческую банду насильно, под страхом смерти.

В центре лагеря возвышался разноцветный шатёр, сшитый из дорогих ковров. Перед ним, на груде пышных подушек, величественно восседал курбаши Джаныбек-Казы в роскошных одеяниях и белой чалме. Сбычив голову, отчего лоснящийся подбородок стал тройным, он сверлящим взором уставился вдаль. Его тоненькие хлыстиковые усики нервно дёргались. Курбаши с нетерпением ждал появления «Проводника-ослепший глаз». Он должен был донести сведения об ущелье Кашка-Су, через которое басмачи намеревались пройти в глубь Киргизии, чтобы укрепиться в районе горных цепей и установить там бай-манапскую власть. Этот план был тщательно разработан англо-американской разведкой и доставлен курбаши полковником Ротмистровским и капитаном Кольцовым, бывшими белогвардейскими офицерами.

Первый, скрестив пухлые волосатые руки на большом животе, сидел справа от курбаши, второй — тонкий, вертлявый — полулежал на узорчатой кошме.

Курбаши поднял бокал с пенистым шампанским и сказал:

— Нам поможет аллах…

Полковник и капитан покровительственно похлопали его по плечу и, чокнувшись, залпом выпили вино.

Опираясь на плечи сына Азамата, изнемогая от тяжёлой раны, к шатру подошёл «Проводник-ослепший глаз». Скрипнув зубами, он глухо проговорил:

— В ущелье стоит пограничный пост. Дорога закрыта. Надо…

— Что? — злобно перебил его Джаныбек-Казы. — Есть ли другой путь?

— Нет, аллах не дал другой дороги через Небесные горы, — ответил старец. — Только ущелье Кашка-Су подарил он человеку и зверю. Другого прохода через этот перевал нет…

— А ты что говорил… Обманул, — заорал курбаши и, выхватив из-за пояса наган, в упор выстрелил в старика.

— Раньше не было, — простонал Мургазы и замертво упал на руки сына.

Азамат, бросив на курбаши гневный, полный ярой злобы и ненависти взгляд, молча оттащил отца от шатра.

Джаныбек-Казы бросил ему вслед пустой бокал, сквозь зубы процедил:

— Шайтан[4]…

Затем грозно прокричал на весь лагерь:

— Поднимайсь!..

Басмачи повскакивали с мест и, сбивая один другого, как одержимые, бросились к лошадям…

* * *

Наступали сумерки. Над ущельем ползли ватными клочками рваные облака. В помещении поста было всё приготовлено для встречи непрошеных гостей. Проёмы окон и дверей были забаррикадированы камнями, мешками с песком, брёвнами, досками. В отверстиях бойниц сверкали стальные дула винтовок и пулемёта, готовых по первой команде открыть огонь.

За щитом пулемёта расположились пулемётчик Жуков, прозванный в шутку Медведем за неповоротливость и спокойный характер, и его юркий помощник Владимир Охапкин.

Они перешёптывались:

— Хорошо смазал затвор?

— Бесперебойно три дня может работать.

— Это ещё неизвестно — три или десять дней будем отбивать атаки…

Жуков неторопливо открыл приёмник пулемёта, придирчивым взглядом осмотрел его, вставил металлический наконечник ленты, закрыл крышку.

— Порядок. Работать будет на славу.

— Вже идут… — выкрикнул Ватник.

Пограничники уставились в бойницы.

У входа в ущелье показался головной отряд басмаческой банды. Следом за ним двигались главные силы врагов в несколько сот человек. Через минуту они запрудили вход ущелья плотной лавиной.

— Ого сколько, — проговорил Свищевский и стиснул зубы так, что на его квадратных скулах забегали желваки. — Видимо-невидимо…

— Да, жарко будет… — тихо проронил Яков Бердников и начал снимать с себя гимнастёрку. Не в меру полный, он трудно переносил духоту и жару. В знойные дни, свободный от дозора, он часами просиживал среди камней в холодных потоках реки Кашка-Су.

— Ну, ребята, крепитесь, — произнёс решительным тоном старшина. — Наш долг: не пустить в тыл врага. Будем стоять до последнего дыхания.

Пограничники молча посмотрели на своего командира, и Сидоров прочитал на их лицах непреклонную решимость. Все сознавали, что предстоящая битва будет не на жизнь, а на смерть.

В лагере противника послышался громкий возглас. Ущелье огласилось неистовым воем, криками, свистом, и басмачи волной ринулись на приземистых лошадях в атаку, потрясая над головами ружьями и кривыми саблями.

— Огонь! — скомандовал Сидоров.

Застрекотал пулемёт, затрещали винтовочные выстрелы пограничников.

В первых рядах наступающих раздались дикие вопли, ржание, и несколько коней вместе со всадниками на полном скаку рухнули на каменистую землю. Остальные, осадив лошадей, повернули назад и во весь опор поскакали в укрытие за выступы скал.

— Медведь, поддай ещё жару, — загоготал Свищевский, — пусть не суются…

Сидоров прервал:

— Отставить! Бить надо на подступах, и только наверняка. Дождик оказался не по вкусу. Может быть, одумаются и уйдут.