Тайна Кутузовского проспекта

— Ах, если б я был фашистом, — Костенко сокрушенно покачал головой, вздохнул и медленно поднялся. — Сейчас я в «Отдых» еду, что Рыжему передать? Говори — запомню...

С этим и вышел, ощущая глухую, безнадежную ярость. А ведь такие, подумал он, вполне могут нас в фашизм затолкать, если только дать разойтись эмоциям...

...В «Отдых», конечно же, не поехал — рванул прямиком в аэропорт «Шереметьево», забитый детьми, стенающими женщинами, угрюмыми стариками — немцами, евреями, армянами, стайками веселых туристов, растерянными иностранцами, счастливыми командировочными, оценивающе-выжидающими носильщиками — вавилонское столпотворение...

Связался по рации со Строиловым. На Петровке его не было, дежурный ответил, что капитан поехал к отцу:

— Генералу очень плохо, товарищ полковник. Он потребовл вызвать прокурора и представителей комитета, хочет дать показания на Сорокина... Считает, что сейчас это единственное законное основание для его задержания... Он требует, чтобы его брали немедленно... Говорит, — голос дежурного сорвался, — «сделайте это, пока я жив»... Где вы?

— Еду в Шереметьево... Предупредили наших?

— Да.

— Скажите Строилову, что мы возьмем его...

— С чем? У нас же на него ничего нет...

...Лицо генерала было пергаментным, виски запали, сделались желтоватыми, голубоватые прожилки чуть покраснели и зримо, то и дело судорожно замирая, пульсировали, существуя как бы отдельно от неподвижных, устремленных в потолок глаз.

— Я, Строилов Владимир Иванович, боюсь реанимации сталинизма, — он говорил с трудом, страшась делать глубокий вдох, порою проводя сухим языком по запекшимся бескровным губам. — Я вижу, как мы поворачиваем вправо... Те, кто начал революцию перестройки, стали опасаться ее размаха... Я не против того, когда спорят на улицах, я за то, чтобы сталкивались разные мнения... Но я был и останусь противником национал-социализма и сталинизма... Обе эти ипостаси сейчас перешли в атаку... На нас... На несчастную страну... Народ, многие годы лишенный знания, слушает демагогов — нацисты всегда кричат громче других... А сталинисты повторяют то, что вдалбливали в головы несчастных людей последние шестьдесят пять лет... Вся наша история — это история абсолютистских запретов, на этом и сыграл Сталин... Он стал Иосифом Первым, и это легло на подготовленную почву: люди, отученные самостоятельно думать и лишенные права на свободную работу — без приказа и надсмотрщика, — ждали того, кто рявкнет, ударит, посадит, казнит... Дождались... Я увидел фотографию человека, которого знал под фамилией Сорокин, Евгений Васильевич... Пусть капитан Строилов даст нам это фото сейчас же... Приобщите его к моему заявлению... К этому исковому заявлению... Сорокин бегает трусцой... Да, да, я в полном сознании. Я хочу подписать записанную вами страницу... Вы ведь пишете протокол? Или только фиксируете мой голос?

— И то и другое, Владимир Иванович, — ответил прокурор. — Все делается по закону, не волнуйтесь...

— Я не знаю, что такое «волноваться»... В последние дни я стал бояться, это страшней... Сорокин бегает трусцой в кроссовках, которые стоят сотни рублей... В спортивном костюме, который не появляется на прилавках магазинов. Он живет хорошей жизнью, тот, который был осужден за «незаконные методы ведения следствия»... Почему ни Русланова, ни Федорова, ни я не были вызваны в качестве свидетелей? Это неправильно, что его обвиняли в «незаконных методах»... Такие методы были законны в его время... Я расскажу вам, какие это были методы... Он и его сослуживцы — если их так можно назвать — связывали мне руки за спиной, крутили жгутом ноги и тянули затылок к пяткам... Это называлось у них «гимнаст». Подложив под лицо подушку, они били меня резиновой дубиной по шее... Такой допрос продолжался в течение десяти часов — пока я не терял сознание... Сорокин требовал, чтобы я признался, будто выполнял шпионские задания члена Политбюро Вознесенского... И секретаря ЦК Кузнецова... Потом он засовывал мне в нос шланг от клизмы и пускал горячую воду... А я был привязан к стулу... И я захлебывался, а он стоял надо мной и смеялся... А со стены, из-за его спины, на меня смотрел тот, кого и сейчас многие жаждут, — фашист по имени Сталин... Руками Сорокиных Сталин убивал мыслящих, ему надо было привести к владычеству покорных кретинов, чтобы навечно продолжить в стране ад... Я не нахожу объяснения тому, что происходило... Вы успеваете писать?

— Да, папочка, — всхлипнул Строилов, — товарищи успевают, ты только не торопись, не утомляй себя...

Врач взял руку генерала, нащупал пульс, сокрушенно покачал головой.

Старик раздраженно поморщился:

— Дайте я подпишу то, что наговорил... Формы протоколов допроса остались прежними? Как и в то время? Эх, вы... Дайте ручку...

— Владимир Иванович, — сказал прокурор, — вы подпишете, когда мы все закончим...

— Нет... Сейчас... У меня в любую минуту может остановиться сердце...

Он медленно сжал в посиневших пальцах перо и подписал две страницы.