Тайна Кутузовского проспекта

– Конечно, конечно, товарищ Костенко… Я понимаю, спасибо вам… Как г-г-говорится, желтые лица, револьвер… Ах, это наоборот, красные лица, револьвер желт, моя, так сказать, милиция…

– Время, Борис Михайлович. – Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями положил руку на плечо Пшенкина. – Время дорого, давайте собирать документы…

– Сейчас… Одну минуточку, вы меня здорово н-н-на-пугали… Сигаретки нет?

– Я не курю. И вам не советую.

Пшенкин открыл створки книжного шкафа, достал две папки:

– Здесь варианты… Разрозненные эпизоды… Нашел д-дурака… Думал, я не пойму, что это про нашу любимую родину… Тоже мне, маскировщик, считает, будто вокруг одни дураки живут…

– А что в других папках?

– Там мое, товарищ Костенко.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста.

Пролистав странички, полковник отложил папку:

– Каких-то отдельных листочков не осталось?

– Сейчас посмотрим. – Пшенкин торопливо копался в пачке исписанных страниц. – Нет, точно, не осталось… Все, что было, здесь… Я ж чувствовал недоброе, сердцем ощущал… Ведь что он норовил сделать-то?! Он норовил под гестапо наши славные органы подсунуть! Я, конечно, не сразу это постиг, в процессе творчества, но все же – постиг его коваристый замысел!

– Борис Михайлович, время… Черканите, пожалуйста, следующее: «Мною передан текст рукописи полковнику Костенко Владиславу Романовичу»… Дата… Подпись… А я вам оставлю расписку…

– А зачем писать-то? Я ж вам все передал? Передал. Не надо лишнюю писанину разводить, не надо…

– Иначе я не смогу приобщить материал к делу… Поймите меня правильно… Кроме благодарности мы ничего к вам не испытываем, Борис Михайлович… Вы поступили как настоящий патриот…

– Я не хочу быть свидетелем… Я вообще ни к чему не хочу касаться… Пойдут разговоры, всякие там вызовы, я систему не хуже вас знаю…

– Давайте я напишу свой текст, Борис Михайлович… Если вас что-то не устроит, скажите, я переделаю… Смотрите: «Я, полковник Костенко Владислав Романович, приношу благодарность члену Союза советских писателей товарищу Пшенкину Борису Михайловичу за то, что он сохранил уликовые материалы. Настоящим подтверждаю, что товарищ Пшенкин Борис Михайлович не может считаться свидетелем по этому делу, ибо он занимался прямой литературной деятельностью…» Устраивает?

– Ну если в таком, как говорится, смысле, тогда устраивает…

– Пишите свой текст…

– Значит, я думаю, так можно будет сформулировать, – Пшенкин достал ручку. – «Передаю полковнику Костенко Владиславу Романовичу тексты, полученные мной из литературной консультации для оказания помощи ветерану войны, их автору…» Устроит?

– Вполне… Только дату поставьте…

– Как раз дату я ставить-то и не хочу.

– Почему?

– А так… Спокойнее… Вы уж не взыщите… Небось знаете, как запуганы люди… Страх в крови…

– Пугать себя не разрешайте – вот и не будет страха… Давайте без даты…

Пшенкин поставил ветвистую роспись, подвинул лист полковнику; тот кивнул:

– Спасибо… Позвольте мне еще раз посмотреть ваши заготовки, нас интересует любая страничка из манускрипта…

– Пожалуйста… Жаль, что сигаретки у вас нет, перенервничал…

Полковник опустился на колени, открыл створки шкафа, вытащил все папки, пролистал их стремительно, но в то же время высокопрофессионально, убедился, что Пшенкин был прав, архив невелик, снова глянул на часы и пошел к двери, словно бы почувствовав, что именно сейчас постучат.

Так и случилось.

Он прильнул к глазку; боевики работали точно секунда в секунду, молодцы; Пшенкин сейчас исчезнет один из самых последних свидетелей, в общем-то, ключевой – прикасался к работе Большого Босса; записочка на имя товарища Костенко останется на столе, красивая комбинация, ай да молодец Большой Босс…

И полковник открыл дверь, но в ту же секунду из противоположной квартиры вывалило четверо парней, сшибли боевиков, бросились на него и, повалив, заломали руки под наручники, повторяя негромко:

– Тихо, Никодимов, только тихо, кричать не надо, никто не поможет…

… Когда Никодимова и боевиков затащили на кухню к обмершему Пшенкину – вся операция продолжалась менее минуты, – в квартиру вошел Костенко.

– Здравствуйте, – сказал он литератору. – Костенко – это я… Человека, который должен был вас убить, зовут иначе, он никакой не полковник, бандюга по фамилии Никодимов… Разговор его с вами мы слышали, он записан на пленку, какая-никакая, все же техника у нас есть… Сейчас сюда придут эксперты, рукопись и записочку изымут, вам действительно ничего не грозит, это Никодимов правду говорил, он Уголовный кодекс знает, готовился загодя. Я уезжаю, поэтому хочу поинтересоваться лишь одним…

– Я п-п-при нем отвечать не стану, – Пшенкин кивнул на Никодимова, лежавшего на полу лицом вниз, руки за спиной в наручниках, неподвижен.

– Почему? Он теперь на пятнадцать лет – в лучшем для него случае – загремит, так что не бойтесь, он более не опасен…

Пшенкин покачал головой:

– Не буду…

– В комнату можно вас пригласить?

– Удостоверение предъявите…

Костенко достал свою пенсионную книжку; Пшенкин долго елозил вытаращенными глазами по строчкам, потом покачал головой:

– Так вы ж отставник…