Тайна леди Одли

Бедняжка Алисия все это понимала и несла свою ношу. Нелегко быть красивой сероглазой наследницей, имея в своем распоряжении собак, лошадей и горничных, но ни одного друга, кому можно поверить свою печаль.

«Если бы Боб хоть на что-то годился, я рассказала бы ему, как я несчастлива, – думала мисс Одли. – Да где там, легче найти сочувствие у Цезаря!»

В этот холодный мартовский вечер сэр Майкл, уступив настояниям очаровательной сиделки, улегся в постель чуть ли не в девять часов. В такую промозглую, безотрадную погоду спальня баронета выглядела особенно теплой и уютной: задернутые бархатные шторы, такого же темно-зеленого цвета балдахин вокруг массивного ложа. В огромном камине жарко пылал огонь. Настольную лампу зажгли и поставили у изголовья, и миледи собственноручно принесла больному солидную стопку журналов и газет.

Леди Одли посидела у постели супруга минут десять, поговорила с ним еще немного об этом странном и ужасном вопросе – сумасшествии Роберта Одли, однако скоро поднялась, заботливо поправила шелковый абажур лампы, чтобы та не светила сэру Майклу в глаза, и пожелала ему доброй ночи.

– Я пойду, дорогой. Отдыхайте, постарайтесь уснуть или почитайте, вот книги и газеты. Я оставлю двери открытыми, если что-то понадобится, позовите, я услышу.

Пройдя через гардеробную, она оказалась в будуаре – чрезвычайно изысканной, типично женской комнате. На открытом фортепиано в беспорядке лежали листы нот и альбомы в роскошных переплетах. У окна стоял мольберт с акварельным этюдом. Комната изобиловала кружевными салфеточками, вышивками и ковриками, которые переливались всеми цветами радуги, а зеркала, расставленные под нужным углом, множили образ хозяйки, представлявший собой главное сокровище этих роскошных апартаментов.

Присев на скамеечку среди всего этого мерцающего света, блеска, красоты и богатства, Люси Одли задумалась.

Если бы в прелестный будуар мог заглянуть знаменитый Холман Хант[7], я думаю, эта картина запечатлелась бы в его мозгу и он воспроизвел бы ее во славу братства прерафаэлитов. Локоть миледи покоится на колене, тонкая ручка подпирает точеный подбородок, пышные складки юбки длинными волнами ниспадают с изящной фигуры, алые отсветы от огня в камине окутывают ее мягкой дымкой, сквозь которую светятся чудесные золотистые волосы. Благодаря великолепию храма, окружающего ее неземную красоту, она кажется еще прекраснее. Чаши из золота и слоновой кости работы Бенвенуто Челлини; серванты с инкрустацией из черепашьих панцирей и перламутра с монограммой Марии-Антуанетты; эмблемы с розовыми бутонами и двойными узлами, символизирующими любовь и верность; птицы и бабочки, купидоны и пастушки, богини, кавалеры, селяне, молочницы; статуэтки из паросского мрамора и неглазурованного фарфора; золоченые корзинки с оранжерейными цветами; фантастические индийские шкатулки филигранной работы; хрупкие чашки бирюзового фарфора, украшенные миниатюрами с изображениями Людовика Великого и Людовика Желанного, Луизы де Лавальер, Жанны Дюбарри и графини де Монтеспан, картины и зеркала, шелка и бархат – все, что можно купить за деньги и что способен создать человеческий гений, было собрано в уютной комнате, где сидела, прислушиваясь к завываниям мартовского ветра и глядя на рубиновые провалы горящих углей, хозяйка поместья.

Не стану читать скучные проповеди и морализировать, выступая против искусства и красоты, потому что окруженная всей этой роскошью миледи была несчастнее, чем полуголодная швея в нищей съемной мансарде. Ее терзала слишком глубокая рана, которую не могли залечить богатство и роскошь. Однако ее несчастье имело неестественную природу, и не следует искать аргументы в пользу бедности. Резьба Бенвенуто Челлини и севрский фарфор не могли дать ей счастья, потому что она утратила наивность и потеряла способность получать бесхитростное удовольствие от искусства и красоты. Шесть-семь лет назад она была бы безмерно счастлива обладать этим дворцом Аладдина – теперь она вырвалась из круга беспечных искателей удовольствий, забрела слишком далеко в пустынный лабиринт вины и предательства, ужасов и преступлений, и все собранные здесь сокровища не могли доставить никакой радости, кроме одной-единственной – бросить их под ноги и растоптать в порыве жестокого отчаяния!

Конечно, что-то еще могло поднять леди Одли дух, наполнить сердце злобной радостью. Например, если бы в соседней комнате лежал бездыханный труп Роберта Одли, ее безжалостного врага и неумолимого гонителя. Как возликовала бы она над его гробом!

Какие радости остались на долю Лукреции Борджиа и Екатерины Медичи, когда те преступили роковую грань? Только месть, вероломство и предательство.

С какой презрительной горечью они, должно быть, наблюдали за тщеславием, мелкими хитростями, ничтожными грешками обычных преступников! Наверное, даже гордились своей чудовищной порочностью, «божественностью ада», которая возвеличивала их среди других грешных созданий.