Тайна, не скрытая никем

Однажды Уоррен и Лайза поехали в Сент-Томас на христианский рок-концерт и танцы. В Братстве Капеллы были разногласия по этому поводу – по поводу того, может ли вообще рок быть христианским. Лайзу беспокоил этот вопрос, а Уоррена нет – ему случалось ходить даже на рок-концерты и танцы, которые не назывались христианскими. Но когда начали танцевать, именно Лайзу мгновенно унесла волна музыки. Именно Лайза притянула к себе взгляд – недовольный, зоркий – руководителя молодежи, который ухмылялся и неуверенно хлопал, стоя на краю танцпола. Уоррен впервые увидел, как Лайза танцует, и поразился овладевшему ею ползучему духу безумия. Он был скорее горд, чем обеспокоен, но он знал: его чувства тут не имеют ни малейшего значения. Вот Лайза, она танцует, и единственное, что остается Уоррену, – ждать, пока она пробивается сквозь музыку, простирается перед ней, свивается кольцами вокруг нее, вырывается на волю, глухая и слепая ко всему остальному.

Уоррену хотелось крикнуть им всем: «Вот что в ней есть!» Он подумал, что всегда это знал. Знал уже тогда, когда впервые увидел Лайзу в братстве. Было лето, и Лайза пришла в соломенной летней шляпке и платье с рукавами, как полагалось в братстве, но кожа у Лайзы была слишком золотая и тело слишком стройное для девушки из братства. Нет, она вовсе не походила на картинку из журнала, фотомодель или просто девицу, щеголяющую своей красотой. Лайза, с ее высоким округлым лбом, глубоко посаженными карими глазами и выражением лица одновременно детским и яростным, была совсем другой. Она выглядела – и была – ни на кого не похожей. Она была из тех, кто не позволяет себе говорить «Господи!», но в моменты наивысшего довольства и созерцательной лени может сказать: «А пошел ты в жопу».

Она рассказывала, что до прихода к вере была совсем шальная. «Даже в детстве».

«Что значит „шальная“? – спросил тогда Уоррен. – В смысле, с парнями?»

Она только взглянула на него, словно говоря: «Не будь идиотом».

Сейчас Уоррен почувствовал, как по виску сбегает щекочущая струйка. Это Лайза подкралась сзади. Он коснулся головы – ладонь стала липкой и зеленой и запахла мятой.

– На, глотни. – Лайза протянула ему бутылку.

Он глотнул и закашлялся от крепости мятного напитка. Лайза отобрала бутылку и швырнула в большое окно гостиной. Окно не разбилось, но треснуло. Бутылка тоже не разбилась – она упала на пол, и из нее заструилась красивая зеленая жидкость, образуя лужицу. Темно-зеленая кровь. По оконному стеклу разбежались лучами тысячи трещин, и оно стало белым, как облако. Уоррен вскочил, задыхаясь от спиртного. Волны жара пробегали по телу. Лайза грациозно ступала среди разодранных, заляпанных книг, битого стекла, запачканных, растоптанных птиц, луж виски и кленового сиропа, обгорелых поленьев, которые она вытащила из печи, чтобы измазать углем ковры, пепла, перьев и клейстера из муки. Даже в сапогах для езды на снегоходе Лайза двигалась аккуратно, восхищаясь делом своих рук, своим творением.

Уоррен поднял пуфик, на котором только что сидел, и швырнул его в диван. Пуфик отскочил и свалился; он не причинил никакого вреда, но Уоррен внес свой вклад в общее дело. Ему не впервые в жизни приходилось громить дом. Давным-давно, когда ему было лет девять или десять, они с приятелем забрались в чужой дом, возвращаясь из школы. Дом принадлежал тетке приятеля. Тетка была на работе, в ювелирном магазине. Жила она одна. Уоррен и его приятель вломились к ней в дом, потому что хотели есть. Они сделали себе «пирожные» из крекеров, намазанных вареньем, и запили имбирной газировкой. Но тут в них что-то вселилось. Они вылили на скатерть бутылку кетчупа и, макая в него пальцы, написали на стене: «Берегись! Кровь!» Затем они побили посуду и покидались едой в стены.

Им странно повезло. Никто не заметил, как они лезли в дом, и никто не заметил, как они оттуда выходили. Сама тетка решила, что виноваты некие подростки, которых она незадолго до того выгнала из магазина.

Вспомнив эту историю, Уоррен пошел на кухню искать кетчуп. Кетчупа он не обнаружил, зато нашел и открыл банку томатного соуса. Тот оказался жидким – писать им было не так удобно, как кетчупом, но Уоррен все же попробовал написать на деревянной стенке кухни: «Берегись! Это твоя кровь!»

Соус впитывался в доски или стекал. Лайза подошла вплотную, чтобы прочитать слова, пока они не исчезли. Она засмеялась. Где-то в грудах мусора она отыскала фломастер. Залезла на стул и написала на стене над фальшивой кровью: «Возмездие за грех – смерть».

– Надо было побольше всего разлить, – сказала она. – У него в мастерской куча краски, клея и всякой такой дряни. В той боковой комнате.

– Хочешь, я принесу? – спросил Уоррен.

– Да ладно, не надо.

Она опустилась на диван – одно из немногих оставшихся в гостиной мест, где еще можно было сидеть.

– Лайза Минелли, – умиротворенно произнесла она. – Лайза Минелли, чтоб тя черти ели!

Уоррен сел рядом с ней:

– Так что они сделали? Почему ты на них такая злая?

– Кто это злой? Ничего я не злая. – Лайза с усилием встала и пошла на кухню.