Тайна, не скрытая никем

«Может, именно так бывает, когда попадаешь в рай». Гейл произносит эти слова про себя, мысленно обращаясь к Уиллу. «Сначала тебя заваливают цветами, которые тебе совершенно не нужны, потом все страдают головной болью и запором, а потом тебя поливают дезинфекцией, чтобы не занести на небо земных микробов».

Это ее давняя привычка – сочинять остроумные, беспечные реплики, предназначенные Уиллу.

После ухода Уилла ее ателье как будто заполонили женщины. Не обязательно клиентки. Она ничего не имела против. Все было как в давние времена, еще до Уилла. Женщины сидели в старых креслах рядом с гладильной доской и раскроечным столом Гейл, за выцветшими занавесками из батика, и пили кофе. Гейл начала молоть кофе сама, из зерен, как раньше. Портновский манекен скоро оказался увешан бусами и расписан неприличными граффити. Женщины рассказывали истории о мужчинах – особенно о тех, которые их бросили. Ложь, обиды, скандалы. Измены столь чудовищные и в то же время столь банальные, что не удержаться от смеха. Мужья произносили напыщенные нелепые речи («Мне очень жаль, но я больше не считаю себя обязанным оставаться в этом браке»). Мужья предлагали женам выкупить у них машины и мебель, за которые сами жены когда-то и заплатили. Мужья раздувались от гордости за то, что им удалось оплодотворить какую-нибудь свеженькую самочку моложе их собственных детей. Они были одновременно хищниками и младенцами. Что же оставалось делать, как не махнуть на них рукой? Ну честно? Чтобы сохранить остатки гордости и хоть как-то себя защитить.

Скоро Гейл разочаровалась в этом времяпрепровождении. От избытка кофе кожа принимала желтушный оттенок. Между женщинами вспыхнула потайная распря, когда выяснилось, что одна из них дала объявление в колонке «Знакомства». От кофе с подругами Гейл перешла к спиртному в компании Клеаты, матери Уилла. Как ни странно, от этого перехода она протрезвела. Впрочем, судя по запискам, которые она пришпиливала на дверь ателье, уходя посреди летнего дня, она была еще немного под хмельком. (Ее ассистентка, Дональда, уехала в отпуск, и Гейл решила, что нанимать кого-то другого не будет, такая уж это головная боль.)

«Ушла в оперу».

«Ушла сдаваться в дурдом».

«Ушла пополнить запас власяниц и пепла».

По правде сказать, она не сама сочиняла эти смешные фразочки – их давным-давно, в самом начале, писал и пришпиливал на дверь Уилл, когда им с Гейл хотелось уйти наверх в спальню. Гейл знала, что людей, приехавших издалека за свадебным платьем, или студенток, запасающихся одеждой на новый учебный год, подобное остроумие раздражает. Но ей было все равно.

На веранде у Клеаты Гейл успокаивалась и преисполнялась смутных надежд. Клеата, как большинство серьезно пьющих людей, выбрала себе один напиток и держалась его. В ее случае это был шотландский виски. Но для Гейл она смешивала джин-тоник или белый ром с содовой. Она же научила Гейл пить текилу. «Это рай», – говорила иногда Гейл, имея в виду не только напиток, но всю веранду, затянутую сеткой, задний двор, окруженный живой изгородью, старый дом со ставнями на окнах, лакированные полы, неудобные высокие шкафчики на кухне и старомодные занавески в цветочек. (Клеата презирала дизайн интерьеров.) В этом доме родился Уилл, а до него – сама Клеата, и когда Уилл впервые привел сюда Гейл, она подумала: «Так живут цивилизованные люди». Беспечность в сочетании с чопорностью, уважение к старым книгам и старой посуде. Причудливые вопросы, в обсуждении которых Уилл и Клеата не видели ничего странного. И то, о чем сейчас не говорили Гейл и Клеата, – бегство Уилла и болезнь, от которой руки и ноги Клеаты превратились в палочки, словно покрытые темным лаком. От болезни у Клеаты запали щеки. Лицо обрамляли белые волосы, уложенные узлом на макушке. У Клеаты и Уилла были одинаковые лица, чуть обезьяньи, с мечтательным и дразнящим взглядом темных глаз.

Вместо всего этого Клеата говорила о книге, которую читала тогда, – «Англосаксонские хроники». Она сказала, что Темные века называются темными не потому, что мы про них ничего не знаем, а потому, что не можем про них ничего запомнить, и все из-за тогдашних имен.

– Кэдвалла. Экгфрит. Не сказать чтобы такие имена встречались на каждом шагу.

Гейл пыталась припомнить, какие века считались темными, хотя бы приблизительно. Но ей не было стыдно за свое невежество. Тем более что Клеата высмеивала всю эту ученость.

– Эльфледа! – продекламировала Клеата, а потом произнесла это имя по буквам. – Представь себе, чтобы героиню звали Эльфледой!

В письмах к Уиллу Клеата, вероятнее всего, писала про Экгфрита и Эльфледу. А не про Гейл. Она не писала, например: «Вчера приходила Гейл, очень хорошенькая в летнем костюме вроде пижамы из какой-то серой шелковистой материи. Она была в духе и весь вечер удачно острила…» Точно так же Клеата ни за что не сказала бы Гейл: «Что-то меня берут сомнения насчет наших голубков. Мне кажется, между строк уже брезжит разочарование…»