Тайна, не скрытая никем

Она открывает ему парадную дверь, и он благодарит – по-старинному чопорно и чуть покаянно. Проходя мимо жены, он наклоняется и чмокает губами в воздухе рядом с ее щекой.

Их утренние гости скрылись – на стене уже никого нет.

Хезер Белл так и не нашли. Ни тела, ни следа. Ее унесло ветром, как пепел. Ее фотография, выставленная в общественных местах, выцветет. Она улыбается плотно сжатым ртом, прикусив уголок губ – словно для того, чтобы сдержать непочтительный смех, – и эту улыбку все сочтут предвестием ее исчезновения, а не желанием подразнить школьного фотографа. В этом всегда будет крохотный намек на то, что она исчезла по своей воле.

Мистер Сиддикап никак не поможет следствию. Его растерянность будет чередоваться с истерикой. При обыске у него в доме ничего не найдут, кроме старого нижнего белья покойной жены, а, перекопав сад, обнаружат лишь старые кости, спрятанные собаками. Многие горожане будут и дальше верить, что мистер Сиддикап имел какое-то отношение к этой истории – что-то сделал или что-то видел. «Он тут каким-то боком замешан». Когда его определят в провинциальную лечебницу для душевнобольных, переименованную к тому времени в Центр психического здоровья, граждане станут писать письма в местную газету о превентивном взятии под стражу и о том, что нет смысла запирать конюшню, когда лошадь уже украли.

Еще в газету будет писать Мэри Джонстон, объясняя свое поведение: почему она, считая, что поступает разумно и добросовестно, вела себя именно так в то роковое воскресенье. Наконец главный редактор будет вынужден разъяснить ей, что судьба Хезер Белл уже никому не интересна и ее исчезновение – отнюдь не то, чем хочет славиться городок. И что, даже если походы прекратятся вообще, это будет не конец света, и что нельзя без конца пережевывать одну и ту же старую историю.

Морин – еще молодая женщина, хотя сама она так не думает, и впереди у нее целая жизнь. Сначала смерть, уже совсем скоро, а потом новое замужество, новые места, новые дома. На разных кухнях – в сотнях, тысячах миль отсюда – она будет разглядывать мягкую пленку на выпуклой стороне деревянной ложки, и в памяти что-то зашевелится, но все же память не откроет ей полностью этот миг, когда она, кажется, видит секрет, лежащий на поверхности, что-то такое, что совсем не удивляет, – но лишь до момента, когда пытаешься о нем рассказать.

Отель Джека Ранда

На взлетной полосе в Гонолулу самолет теряет скорость, теряет кураж, трясется, виляет в сторону, на траву, и, подскочив, останавливается. Кажется, что лишь в нескольких ярдах от океана. Пассажиры смеются. Сначала притихают, потом смеются. Гейл тоже смеется. Потом все начинают представляться друг другу. Соседями Гейл оказываются Ларри и Филлис из Спокана.

Ларри и Филлис, как и многие другие пары, сидящие в самолете, направляются на турнир по гольфу для левшей. Левша-спортсмен из них двоих – Ларри; Филлис, его жена, летит поболеть за мужа и вообще повеселиться.

Они сидят в самолете – Гейл и левши-гольфисты. Им подают обед в коробочках для пикника. Спиртного нет. В самолете ужасно жарко. Из кабины пилота доносятся шутливые и сбивающие с толку объявления. «Мы приносим извинения за доставленные неудобства. Ничего серьезного, но, кажется, нам придется еще тут поторчать». У Филлис начинает жутко болеть голова, и Ларри пытается ее лечить, надавливая пальцами в особых точках запястья и ладони.

– Не помогает, – говорит Филлис. – Я бы могла сейчас сидеть в Новом Орлеане с Сюзи.

– Бедный ягненочек, – жалеет ее Ларри.

Филлис выдергивает руку, и Гейл замечает яростный блеск бриллиантов на кольцах. Удел жен – кольца с бриллиантами и головная боль, думает Гейл. Даже в наше время. Удел тех, кто достиг и добился. У них пухлые мужья-левши – игроки в гольф и вечные подкаблучники.

В конце концов пассажиров, летящих не на Фиджи, а дальше, в Сидней, снимают с самолета. Представитель авиакомпании ведет их в здание терминала и там бросает, и они скитаются по аэропорту, получая обратно свой багаж, проходя таможенный досмотр, ища авиалинию, которая вроде бы обещала принять их билеты. По пути на них нападает приветственная комиссия, посланная каким-то из островных отелей, – комиссия горланит гавайские песни и пытается навесить неудачливым пассажирам на шеи гирлянды из цветов. Наконец пассажиры оказываются в другом самолете. Они едят, пьют, спят, стоят в очередях к туалетам, проходы заполняются мусором, а стюардессы прячутся в своих закутках и болтают про детей и хахалей. Потом приходит режущее глаз солнечное утро, далеко внизу появляются желтые пески австралийских берегов, наступает совершенно ни с чем не сообразное время суток. Даже у самых лощеных и разодетых пассажиров осунувшийся вид, они едва шевелятся и едва соображают, словно их долго везли в трюме корабля. Но не успевают они выйти из самолета, как над ними учиняют очередное насилие. В самолет врываются волосатые мужчины в шортах и опрыскивают все подряд ядом от насекомых.