Тайна, не скрытая никем

Когда Гейл познакомилась с Уиллом и Клеатой, они показались ей персонажами из книги. Сын живет с матерью – и явно доволен такой жизнью, хотя уже немолод. Гейл увидела жизнь, полную ритуалов и нелепиц, достойную зависти, целомудренную, изящную и защищенную – или, по крайней мере, создающую видимость целомудрия, изящества и защищенности. Часть этой картины сохранилась до сих пор, хотя Гейл уже знала правду: Уилл не всегда жил дома, он отнюдь не целомудрен и не тайный гомосексуалист. Он давно выпорхнул из гнезда и много лет жил своей жизнью – работал в Канадской государственной службе кинематографии и на Си-би-си. И лишь недавно оставил эту работу, вернулся в Уэлли и стал учителем. Почему? По разным причинам, отвечал он. Офисные Макиавелли. Строители империи. Все это утомляет.

Гейл приехала в Уэлли как-то летом, еще в семидесятых. Ее тогдашний мужчина занимался постройкой лодок, а она шила одежду на продажу – широкие плащи с аппликацией, сорочки с развевающимися рукавами, длинные яркие юбки. Когда наступила зима, Гейл сняла часть зала в магазине товаров для рукоделия. Она узнала об импорте пончо и толстых носков из Боливии и Гватемалы. Нашла местных женщин и стала давать им вязать свитера на дому. Однажды на улице ее остановил Уилл и попросил помочь ему с костюмами для пьесы, которую он ставил, «На волосок от гибели»[12]. Приятель Гейл переехал в Ванкувер.

Она сразу рассказала Уиллу кое-что о себе, на случай если он счел ее – ловкую, крепкую, розовокожую женщину с широким кротким лбом – подходящей для того, чтобы жениться и нарожать детей. Она поведала ему, что у нее когда-то был ребенок, но она и ее бойфренд перевозили кое-какую мебель во взятом взаймы фургоне из Тандер-Бей в Торонто, и выхлопные газы просачивались в кузов фургона – немного, так что она и бойфренд отравились лишь чуть-чуть, а вот ребенок умер. После этого Гейл долго болела, у нее было воспаление органов таза. Она решила больше не рожать – что в любом случае теперь было бы сложно – и потому сделала гистерэктомию.

Уилл восхищался ею. Он сам так сказал. Он не счел нужным воскликнуть обязательное: «Какая трагедия!» Он даже ни единым словом не намекнул, что смерть ребенка была следствием решений, принятых самой Гейл. В то время он был очарован ею. Он считал ее храброй, щедрой, изобретательной и талантливой. Костюмы для его пьесы, которые Гейл сшила по собственным эскизам, были идеальные, чудесные. Гейл считала, что такое мнение Уилла о ней, о ее жизни выдает его трогательную невинность. Ей казалось, что она отнюдь не щедрый и вольный дух, наоборот: она слишком склонна к беспокойству и отчаянию, тратит чересчур много времени на стирку белья и расстройство из-за денег и еще считает себя обязанной по гроб жизни любому мужчине, который до нее снизошел. Она тогда не думала, что влюблена в Уилла, но ей нравилась его внешность – энергичное тело с такой прямой спиной, что он кажется выше ростом, откинутая назад голова, блестящий высокий лоб, упругая волна седеющих волос. Ей нравилось смотреть, как он ведет репетиции или просто разговаривает с учениками. Каким умелым и бесстрашным режиссером он казался, какой сильной личностью выглядел в коридорах школы или на улицах городка. И еще чуточку старомодное восхищение, которое он питал к Гейл, его куртуазность в роли влюбленного, незнакомый уют его дома и его жизни с Клеатой. От всего этого Гейл чувствовала себя самозванкой, напросившейся на торжественную и радушную встречу в месте, где она, может быть, не имела права находиться. Но тогда это не имело значения – власть была в ее руках.

Так когда же Гейл утратила эту власть? Когда они с Уиллом съехались и он стал воспринимать ее в постели как должное? Когда они так тяжело трудились, отделывая домик у реки, и оказалось, что у Гейл эта работа выходит гораздо лучше?

Но разве она из тех людей, которые считают, что в паре непременно кто-нибудь должен быть главным?

Пришло время, когда один лишь тон его голоса (например, говорящего: «У тебя шнурок развязался», когда она уходила чуть вперед на совместной прогулке) наполнял ее отчаянием; предупреждал о том, что они очутились в мрачной стране, где лежит, раскинувшись, его безграничное разочарование в ней, непреодолимое презрение. В конце концов она спотыкалась и начинала гневно орать, после чего следовали дни и ночи безнадежной ярости. Потом – прорыв, сладкое примирение, общие шутки, облегчение, смешанное с растерянностью. Так и шла их жизнь – Гейл не могла до конца понять, что происходит, или сказать, бывает ли то же самое у других пар. Но мирные периоды вроде бы удлинялись, опасность отступала, и Гейл даже не подозревала, что он питает надежду встретить кого-то другого. Эту новую девицу, Сэнди, – наверняка она показалась ему такой же экзотической и восхитительной, как когда-то, в начале знакомства, Гейл.

Впрочем, сам Уилл наверняка тоже ни о чем таком не подозревал.