На этот раз штабс-капитан объявил полонез, и прямо перед Анастасией неизвестно откуда вырос незнакомый поручик, и пара незаметно скрылась за колоннами, оставив надворного советника в одиночестве.
– Предлагаю, Иван Авдеевич, хорошенько выпить и закусить! А то, я смотрю, Анастасия Филипповна со своими танцами вас совсем голодом заморила, – пошутил невесть откуда взявшийся полковник Игнатьев.
– С удовольствием приму ваше предложение, Родион Спиридонович.
– Водочки?
– Пожалуй.
– Ваше здоровье, Иван Авдеевич!
– И вам того же!
– Рыбку-то откушайте…
– Благодарю…
– Ну а теперь по второй, за победу!
– За славу России!
– А вот этот сырок осетинский – превкуснейшая, скажу я вам, закусочка…
– Да, недурственно…
– А помните, Иван Авдеевич, давешний разговор о поручике Рахманове?
– Ну да, конечно, – кивнул надворный советник.
– У меня имеются на этот счет некоторые соображения.
– Слушаю вас, – положив ломтик балыка на маленький поджаренный кусочек хлеба, Самоваров с удовольствием отправил его в рот.
– Ни для кого не секрет, что поручик в свое время по уши втрескался в вашу недавнюю партнершу.
– В Анастасию Филипповну?
– В нее самую.
– И что же? – накалывая кружочек колбасы, осведомился Иван Авдеевич.
– По этому поводу был у него неприятный разговор с ее супругом. Я бы даже назвал это ссорой. В общем, Григорий Данилович угрожал Рахманову, и сразу после этого Корней пропал.
– Позвольте полюбопытствовать: а откуда у вас имеются эти сведения? – повернулся в сторону собеседника следователь.
– От самого Корнея. Мы ведь дружили. Странно как-то все получилось…
– Что именно?
– Да его исчезновение. Ведь я видел его в тот день. Все было как обычно, он никуда не собирался, а потом его просто не стало.
– Скажите, Родион Спиридонович, а поручик Рахманов исчез задолго до прибытия золотого обоза из Тавриза или сразу после того, как подводы въехали во двор Интендантства?
– Простите?
– Видите ли, тогда же в Ставрополь прибыл фурштат, перевозивший золото и серебро, полученные по контрибуции из Персии. У одной из телег сломалась ось, и было принято решение сгрузить часть сундуков в соляной подвал. Но этим хранилищем заведовал Рахманов, а его в тот вечер нигде не могли найти, поэтому Рыжиков и сделал за него запись в складской книге.
– Ну как же, я все прекрасно помню… Мне ведь приходилось лично за всем следить – я же был дежурным по гарнизону.
– Вы? – Самоваров перестал жевать и уставился на полковника.
– Ну да, я. А что в этом удивительного?
– А кто был дежурным по Навагинскому полку?
– Сразу не вспомню, хотя… подождите-ка… по-моему, Гладышев. Ну да, он, царствие ему небесное, упокой его душу Господи! – трижды перекрестился Игнатьев. – А что касается Рахманова, то вы правы – Корней пропал сразу же после прибытия фурштата. – Полковник взял в руки графин с водкой. – Ну что, еще по одной?
– Я, пожалуй, на этот раз предпочту наливочку.
– Хозяин – барин.
– За отыскание убийцы моего друга! – поднял рюмку полковник.
– Мы его, Родион Спиридонович, с вами и так найдем. Несомненно. Я бы лучше выпил за здоровье вашей супруги Агриппины Федоровны.
– Признательно вам благодарен.
– Даст бог, все наладится, – кивнул надворный советник, потягивая маленькими глотками тягучий напиток. – Как она?
– Скучает, наверное, в одиночестве.
Послышалась тихая механическая мелодия. Игнатьев вытащил из кармана брегет и, открыв крышку, сказал:
– Вот и ваш подарочек заговорил: через четверть часа на Соборной площади начнутся салютации. Не хотите ли посмотреть?
– С удовольствием.
– Тогда пора.
Самоваров тщательно застегнул на все пуговицы крылатку, пригладил редкие остатки волос, и, водрузив на стремительно лысеющую голову боливар, вместе с полковником отправился лицезреть феерическое представление.
На город опустилась вязкая пелена тумана. Серая водяная пыль заполнила собой все улицы, дворы и, казалось, даже колодцы. Тусклые огоньки лампадок отсвечивались в узких, подслеповатых окошках обывателей, благодаря чему можно было хоть как-то ориентироваться в темноте. От нескольких керосиновых фонарей, установленных у генеральского дома, не было никакого проку.
– Самая что ни на есть чеченская погода, – перепрыгнув через огромную лужу, в сердцах выговорил Игнатьев.
– Простите? – не понял следователь.
– Туман опаснее темноты. Ночью слух делает для человека то, в чем отказывает ему зрение, а в туман оба главных органа самосохранения, глаз и ухо, одинаково бессильны и не могут предупредить человека об опасности. Горцы, в особенности чеченцы, в такую погоду умудряются угонять табуны лошадей даже у линейных казаков.
– Вот о такой дерзости басурман мне еще не приходилось слышать, – едва удерживая равновесие на переброшенной кем-то через яму доске, проговорил следователь.
– Поживете у нас еще – и не такое узнаете…
– Благодарю, конечно, но, признаться откровенно, очень хочется домой.
– Ох, простите, – отшутился Игнатьев, – совсем забыл, что вы не здешний.
– А вы не находите, Родион Спиридонович, что погода совсем даже не для салютаций?
– Это уж точно. Однако мы у цели.