Тайна смуты

– Давай, давай, ныряй, что ли! – шепнул над головой его сам есаул. – Не бойсь, не заглотят… а и заглотят – радуйся…

Только сунулся Тарас в те белые гладкие руки – как шарахнулся назад, и ноги у него размякли-подогнулись хуже, чем от давешнего лукавого пива. Острекал его дивный и страшный взор из глубины омута-хоровода. Узнал он тот взор!

– Так хто ж там вона?! – взмолился Тарас, задрав голову, да еле ворочая в плясе ногами.

Есаул ухмыльнулся сверху, да не успел ответить, а встрял с левого плеча язва-казак Илюха:

– Так то ж царица наша, Марина Юрьевна! Кидайся ей в ноженьки, да живо!

И снова острекал Тараса тот взор сквозь мельтешение рук и девичьих лиц. Узнал Тарас ту самую панну, что во сне его с верху сечевой избы засмеяла пред всем низовым товариществом! Ужас объял Тараса, и в ужасе, зашевелившимся у него под шапкой роем ос, глянул он вниз, на ноги свои, не потерял ли в пляске порты… и, не узнав свои шаровары – на нём же донские нынче были! – едва чувств не лишился. Сапоги спасли: сапоги на ногах сидели свои, значит, и порты были приданы к ним в подчинение, пусть и чужие.

Так и схватили девичьи руки Тараса, словно осетра, в сети запутавшегося, и втянули в хоровод.

– Какого мала блондинка Ванья сьискал! – зазвенел серебряными монистами голос панны.

Как голубь, невиданная была панна – вся в кружевах-пёрышках… да всё ж иная, чем та, что во сне напугала, – светлее власами, светлее холодными стрекалами-очами, губками-лезвиями потоньше, светлее кожей, лбом покруче да носом острее!

Не из благоговения пред царицей – никакая ж она не панна незамужняя! – а лишь из страха пред стрекалами взора её, сорвав шапку, кинулся Тарас ниц:

– Матінка велика цариця!

– Ой, бардзо блонд[22]! – серебром рассмеялась великая княгиня и царица тож Марина Юрьевна. – Повстань!

Сильные девичьи руки со всех сторон потянули Тараса вверх – он даже оробеть успел: не на столп ли его вновь водрузят.

Великая, да невеликая росточком, княгиня и царица Марина Юрьевна оказалась-таки на два пальца, пожалуй, повыше Тараса – и то ей бардзо пришлось по нраву. Она даже махнула пальчиками по его светлым власам:

– Страшна, окропна[23] я? Фатальна[24]? Для чего очи в дол?

Собрался с духом Тарас, поднял голову и стал смотреть в серо-голубые очи царицы Марины Юрьевны, как посмотрел бы и смерти в тёмные очи. Тут вдруг и вспомнил о самой важной весточке, посланной с ним от Заруцкого прямиком к ней, к нынешней царице Московской.

– А то, матiнка царица, что великой боярин Иван-то Мартыныч весть для тебя послал.

Замерло всё, заледенело лицо царицы Марины Юрьевны.

– Девчины, до тылу! – тихо, остро прикрикнула на фрейлин.

Отхлынули девки.

– Мне и только? Не кламство[25]… не брехнья?

Тут уж потерял страх Тарас, как до дела дошло, хотя взор царицы жёг Тарасу даже и веки:

– Да то две вести, матiнка царица велика, з вуст тобі, а з паперу самому царю[26].

– Да устами шибче! Допоки не пам’ятал[27]! – как бы с недоверчивой всё улыбкой строго велела царица.

– А передав Иван Мартыныч-боярин, передав, що малину збирати пора.

Словно ясной зимней зорькой побило гладкие щечки царице Марине Юрьевне… Только вдруг метнула она взор-молнию куда-то выше Тараса и крикнула фрейлинам:

– А ну-ка, до двери! Шибко, шибко!

И сама голубицей порхнула к дверям «палат царских». Сзади подпёрли Тараса сладостной лавой девки-фрейлины. Иные и ущипнуть его со смехом старались, а Тарасу даже не обернуться было – так они давили сзади. Поди догадайся, которая щипалась!

Распахнул страж-касимовец дверь царской избы – лёгенько взлетела кружевная царица Руси на низкое крылечко да и мыркнула в сумрак сеней.

Тарас невольно заартачился пред дверьми и тьмою той, куда вроде и не приглашали его, однако ж девки навалились сзади срамным теплом и втолкнули Тараса в сени. И со щипками и весёлыми пинками стали пропихивать его дальше. А потом только дали игривый подзатыльник и пропали все куда-то в сторонку, а Тарас оказался в такой светлице, какая ему и во снах не виделась и не грезилась. За миг пред тем, правда, облапали его всего руки вовсе не девичьи – искали шустро, не проносит ли при себе Тарас убийственного острия какого.

Так и оцепенел Тарас… Слыхал он про чудесные гетманские да атаманские скарбницы, которые тайные, спрятанные в плавнях, иные даже на островках, кои могут сами утонуть на время, когда угроза грабежа на подходе. А в тех скарбницах – злата, каменьев, блюд и бисера, оружия драгоценного крымского, турецкого да и ляшского, ковров, парчи и всего, что ни на есть драгоценного на свете тремя возами не вывезти! Вот такая и должна быть та скарбница, как предстала очам Тараса сия светлица в царских палатах, хоть и деревянных.

– Красиво-то як! – невольно прошептал Тарас.

И сам себя услыхав в глухой тишине, кинулся перстами перекрестить себя, смекнув, а вдруг блазнится ему такое диво? Завертел головой, ан икон не увидал. Не было икон ни в одном углу светлицы при сем земном богатстве!

– Што закруцийся, як чиж в силку[28]? – вдруг услышал Тарас насмешливый, хрипловатый голос, мужеский однако. – Ослеп, це што?