Тайна смуты

– От шустёр! – хлопнул себя по бокам есаул и огляделся, принимая поддержку подтянувшихся казаков. – Впорався он… Ход-то у нас тайный, разумеешь? От ляхов. Тут особый у нас подход к царю и доверию его, смекнул? Кабы мы тебя сразу под землю сунули, было бы что, а?.. То-то. Вместо царских плясок в твою честь, визг кромешный царицын, да вынесли бы тебя касимцы из избы в полной бараньей разделке… – Повёл усом есаул, качнул головой и уже уважительно добавил: – Видать, ты, малёк, в милость царёву особую попал, раз короткой да тайной дорожкой облагодетельствован.

Царёва чета тем временем с натугой принимала гостей, от коих татарами-касимовцами не отбиться. То и вправду были истинные хозяева царского положения в Тушине.

Царица Марина Юрьева неспроста стрельнула взором тогда поверх шапки Тараса. Особо зоркая с тех пор, как по ниточке ходить стала и надо было видеть, откуда ветер дует, да сдуть горазд в пропасть, приметила она то, как выглянул из своего шатра гетман Рожинский и, точно стрелу из лука, пустил свой взор в сторону хоровода. Теперь надо было успевать!

Гетман Роман Рожинский был во хмелю с ночи, но сквозь хмель и сон чутко водил ухом опытного хищника. «Что за звон не по святцам?» – сначала подумал он, хоть и католик уж третий год, да ещё по-ляшски мыслить не гораздый. Потом уж проснулся, потом тяжело поднялся и глянул из-за края полога на царскую избу.

Неурочный праздник пуще насторожил его. Знал он по опыту: хочешь не просто узнать новости, а разгадать загадку, коя может быть и опасна, не поленись да не возгордись, а сходи на место сам. После вчерашнего пира он едва рассупонился и почти не разоблачался, даже сапоги не велел с ног стаскивать – вот и кстати, так и пошёл.

Тут же и другому ясновельможному воеводе, пану Сапеге, донесли в шатёр, что у царя пляшут, а к царю вдруг Рожинский, не подсупонясь, прямиком двинулся. Сапега тоже был тяжеловат – нелегко было перепить своего союзника-ворога, – однако ж встряхнулся, опасаясь упустить чего. И двинулся на схождение с Рожинским. На него только успели сзади его богатый шляхетский кунтуш накинуть – как огнь, кумачовый, в цвет герба. Рукава кунтуша теперь болтались, как крылья у подбитого на охоте лебедя.

Сопровождаемые ближнею челядью, сошлись воеводы как раз у дверей царской избы, будто так и уговаривались.

Посмотреть на них со стороны – можно было и за братьев принять. Оба на вид почти погодки, оба крепкие, круто лобастые, короткошеи, одинаково – в кружок – и стрижены, одинаково бриты и лицом, и висками, с усами не мощными, но задорно шляхетскими, оба с бородками клином на католический лад. Только Рожинский власами был чуть темнее. Да и одеты были по-разному. Рожинский – как гетман козацкий, а Сапега – магнат магнатом.

Сын князя и гетмана Запорожского, Роман Рожинский был отменным воеводой, успел прославиться в глазах короля Сигизмунда в боях со шляхетскими мятежниками, да славы ему было мало, грезил он о владениях, что и просторы Вишневецкого затмят. Кстати, и католичество за тем принял, чтобы круль, если доведется, благословил нового магната своей веры. А тут смута на Руси. Хоть и князем ходил Рожинский, однако ж богатством не блистал. Но риск любил. Какой же даровитый воевода не умеет в урочный час рисковать? Занял он у краковского магната и воеводы Зебжидовского, пжиячеля своего, шестьдесят тысяч злотых, рискнув земельными владениями своими, снарядил гусарскую хоругвь в бронях и, тихо сойдя с королевской службы, поскакал на Русь. Тут крылатые гусары себя показали: их таранных ударов не выдержало войско Шуйского, а потом, на Ходынке, попятилось да покатилось вспять немалое войско князя Масальского. Однако ломиться в город одними гусарами умелый воевода и не думал: в узких улицах гусар, коих ценил гетман на вес золота, из-за крепких оград не только из пищалей, но могли цепами да кистенями знатно проредить. Теперь Рожинский стоял в Тушине и собирал силы под царя Дмитрея Иваныча, распоряжаясь им, царем, самолично.

Королевский ротмистр, сын киевского каштеляна литвин Ян Пётр Сапега тоже воевать был горазд. Бивал и шляхтичей-мятежников, и крымских татар. И грёзами тоже был сходен с Рожинским: затмить бы, если не Вишневецких, так хоть Острожских. На Русь, к дележу, он поспел чуток позже Рожинского, однако сил привел поболе: вошёл он в пределы московские с полутора тысячами, а подошёл к Тушину седмерицею, ибо в долг не брал, а сам кому угодно за наём мог ссудить. Да ещё по дороге к Москве сама нечаянно попала ему в руки дорогая птица – вдова прежнего самозванца, Маринка Мнишек, с отцом, уносившие ноги в Речь Посполитую. Сапега знал, как распорядиться птицей, чтобы решать свои дела в спорах с конкурентами. Маринка стала его выгодным вкладом в смуту, когда он притащил её к воскресшему мужу, коего она теперь, припёртая к нему силой, признать обязалась-таки…