Тайна центрального района

Последовав совету товарища писателя, плюнул на все, в том числе на конспирацию и наставления командования, и задал прямой вопрос:

— Дочку свою, Надежду Кирилловну, давно изволили видеть?

Все-таки тлела детская надежда на то, что вот сейчас Иванищев рассмеется по-своему, белозубо, искренне, и свистнет в пальцы: Надька, мол, спустись, покажись гостю! Чуда, ясное дело, не свершилось. Иванищев потер подбородок, подумал и заявил, что видел дочку месяца полтора-два назад. Остапчук с честью сдержался, не выругался. Спокойно, спокойно.

Вот сейчас надо вспомнить предписание руководства играть, да попроще.

— Как же это так? — стараясь говорить максимально доброжелательно, чтобы ни тени осуждения не допустить, произнес он. — Ребенок ведь, доченька, они ж к папкам так привязаны. Небось ждала вас с войны, письма писала?

— Ждала, — весело подтвердил Иванищев, — писать-то она по возрасту еще не писала, не умела, вот ладошки обводила. Только ведь, понимаете ли вы меня, выросла она без меня, а времени, чтобы друг дружку полюбить, особо-то и не было. Равно как и уверенности нет в том, что она, Надя, вообще от меня.

Непросто было сдержаться сержанту. Наливался Иван Саныч тяжелой кровью и неприязнью, и очень хотелось взять вот этого хлыща за ворот и спросить: «И не стыдно? Пришел свищ с горы, чужак — и вот так вываливать белье грязное, тайны? Признаваться, что жена родная от тебя гуляет. Чего не отколотить по-житейски, а вот так вот… чужому вывалить. А детка-то при чем? Пусть хоть сто раз не от тебя, фамилию твою носит, любит тебя — какая разница? Ну, интеллигенция!»

А тут еще хуже: послышались шаги сверху легкие, невесомые, и вниз по дубовой лестнице, постукивая каблучками туфелек, легким облачком спустилась прекрасная фея, превосходно одетая, да еще с такой шикарной шалью на плечах, что Иван Саныч подавил вздох — такую бы да жене Галине на плечи.

Спустилась, ничуть не смущаясь чужого человека, чмокнула Иванищева в небритую щеку, после этого раскланялась с гостем и, опустившись тучкой золотой на утес — эдакий епископский стул с высоченной спинкой, антикварный, — закинула ногу за ногу и принялась покачивать туфельку на носке крошечной ступни.

— В общем, ребенка своего давно не видели, — для точности повторил Остапчук, отводя глаза.

Дамочка вдруг затрепыхалась, вскинулась:

— Какого ребенка?

Вот оно, а баба-то ведьма. Не спрячешь ни скверность характера, ни звериный оскал мегеры, раз уж имеется такое. Только тут нашла коса на камень, легендарный Иванищев приказал ласково, звякнув, однако, сталью в голосе:

— А ну-ка цыц. Это тебя не касается. — И обратился к сержанту: — Вы, товарищ сержант, как, исчерпали конкретные вопросы, не требующие отвлеченных отступлений, покаяний?

Иван Саныч и сам собирался до дома — противно все это. Но тут снова случилось интересное: под окнами послышался шум мотора, да не простого, а, чтобы не соврать, «ЗИС», не то и «ЗИМ».

— Кого это черт несет? — товарищ литератор выглянул в окно, посерьезнел, обратился к даме: — Так, голубка, с глаз долой, сейчас тут будет громко.

Дамочка лишь выщипанные бровки подняла:

— Ах, оставь, напугал.

И, как выяснилось, напрасно ехидничала. События развивались стремительно, если бы дело обстояло в кино, то еще и под трагическую музыку.

Хлопнула, грохнув о стену, дверь, потом вторая, третья, четким маршем простучали каблуки. И когда наконец рухнул последний бастион (то есть дверь последняя), помещение украсила собой особа, которую и сержант Остапчук, и последняя бы собака Советского Союза в лицо узнали бы тотчас.

Прекрасна была Зоя Белая, пусть чуть потяжелевшая, местами немного отекшая, но по-прежнему великолепная. Прошествовала королевой, безошибочно, с чувством и чутьем талантливой актрисы выбрав мизансцену так, чтобы и свет падал самым выигрышным образом, и слышно было бы последнему жучку в стене — буде таковые найдутся. Она остановилась и метнула по молнии смоляными глазами (а от золотых кудрей затрещали и рассыпались искры).

— Что ж? — спросила она прекрасным голосом.

— Здравствуй, Зоя, — невозмутимо ответил товарищ Иванищев.

Его зазноба, осознав, во что вляпалась, дернулась к выходу, но товарищ литератор повелительно кинул:

— Теперь сидеть.

— Мне по времени пора, — пискнула она, от неожиданности забывая говорить по-столичному. Возобновила попытки подняться со стула, но он положил ладонь ей на плечо и надавил:

— Сидеть, я сказал.

Красавица Зоя поддержала мужа:

— Не пойдет, не пойдет. Вылетит сейчас из окна. — И, приблизившись с другой стороны к высокому креслу, протянула руку к растрепанной прическе…

Однако раньше, чем произошло бытовое убийство, подоспел Иван Саныч. Деликатно оттерев жену от любовницы, потребовал спокойствия и тишины.

— Простите, гражданочки, что вмешиваюсь в ваши страсти.

— Это еще что? — спросила Зоя, раздувая тонкие ноздри.