Тайная сторона Игры

— Нам бы мануфактуры какой, гвоздей, да хоть газет и книг, а здесь — картины. Вы там, в Москве, что о деревне думаете? Сидят мужики, и только того ждут, что б их картинками облагородили, что ли? Да мужику на все эти картинки — высморкаться и растереть. Сказки всякие или барская жизнь нарисованы, эка невидаль. Тут бы зиму прожить, понять, что весной делать. Вопросы жизнь нешуточные ставит, прогадал — ложись да помирай, а ему картинки в золоченых рамах. Насмешка вроде. Народ, он не дурак, понял, что это добра ему желают, просто москвичи от земли оторвались, живут среди театров да музеев, потому и картины присылают. Ладно. В Замке картины и прежде были, нам из Воронежа те картины приказали аккуратно снять и в Воронеж отвезти. Это сразу после революции было. Тоже, наверное, для музеев. Теперь вот велели развесить новые. Развесили, жалко, что ли. Народу велели показывать. Заходите, нам скрывать нечего. Народ заходил — зима, работы мало, и ноги у всех чистые. Веничком обмети валенки и заходи, смотри. Некоторые и по три, и по четыре раза смотрели. Пусть. Вдруг и есть в этом польза, просто я не понимаю. Днем здесь совдеп работает, на ночь охрану поставили, добра в Замке, сами заметили, много, пусть охраняют, все при деле. И вот однажды отпираем зал с картинами, а картин-то и нет. Одни рамы остались. Полиции давно никакой, мы тут сами поглядели — двери не взломаны, аккуратно отрыты. Окна заперты. И охрана, почитай, трезвая, это вчера мы малость разболтались по случаю, а в другие дни у нас серьезно. Сообщили в губчека, что ж делать. А те ответили — сами проворонили, сами и ищите. Правильно ответили, Рамонь — та же деревня, чужому искать трудно, а от своих какие секреты? То ж не кубышка с золотом, картины запросто не пронесешь по Рамони, не спрячешь. Это только кажется, что улица пустая, а и заполночь кто-нибудь в окошко глянет, по нужде во двор выйдет, просто не спит, вора караулит, собаки, опять же брешут, а картин много, в узелок не сложишь. Про городских не знаю, а деревенские собаки страсть живопись не любят, переполошат всю округу.

А не было такого. И с людьми мы аккуратно поговорили. Если сдуру кто польстился, пусть подбросит, или укажет, где спрятано, мы возьмем, а допытываться не станем. Нет, никто не откликнулся.

Анна-Луиза сошла вниз. Оделась тоже по-чекистски — кожаная куртка, кожаные штаны на меху, ремень, а на ремне кобура. Он перед поездкой в Рамонь ей подарок сделал, принарядил. Посвятил в ряды борцов. Фройлян Рюэгг осталась довольна.

Поздоровались. Тут и жданная тетка пришла, Паринова, только Ольга Николаевна. Открыла буфет, стоявший в углу, достала скатерку, постелила. А с собою она молока парного крынку принесла, хлеба краюшку, дюжину теплых вареных картошек и три сырых яйца — только из-под курицы. Добрая волшебница. Девять из десяти москвичей поменялись бы завтраком с Арехиным. Но девяти из десяти москвичам здесь, в Рамони, вряд ли бы даже дверь открыли. Суровые времена, городских в деревне никогда особенно не жалуют, а уж петербуржцев да москвичей…

Во время завтрака о деле не говорили. Завтракали, собственно, только Арехин с фройлян Рюэгг. Паринов отказался — и утром перехватил, и после вчерашнего не до еды. А вы ешьте, ешьте, теперь до вечера еды не будет.

— Вот мы на обед молоко и оставим, да и картошечки тоже, — сказала Анна-Луиза, убирая остатки еды в буфет. — Мне кажется, что до моего появления вы разговаривали о чем-то важном.

— О картинах, — ответил Арехин. — Товарищ Паринов обрисовал ситуацию и заключил, что похищать картины рамонцам не было никакого смысла, да и возможности тоже.

— Не совсем так, — ответил Паринов. — Это все было бы верно, если бы картины остались на месте. Но их нет. Нет, и это факт, перевешивающий часы рассуждений.

— Вы, случайно, университета не закончили?

— Даже не начинал. Вы правы, было такое желание. Жизнь притормозила. Но семь классов гимназии со мной.

— И вы здесь…

— Так и вы здесь, Александр Александрович. Я-то вас сразу узнал. А — здесь, не заграницей с принцами. Советской власти служите, ещё и отлично служите, судя по всему. Если вам мандат сам Валецкис написал, то, значит, есть с чего.

Не возразишь. Да и зачем?

— Значит, картин нет, и похитить их не могли.

— Могли, раз похитили, — ответил Паринов. — И мы первым делом допросили охранников. Вы давеча видели парочку, так вот, не тех. В ту ночь другие охраняли. Один — раненый в гражданскую, с прострелянным легким, другого газами на германской душили. Я к том, что оба нездоровы, кашляют, не спят ночами, потому их в охрану и поставили. Клянутся, что ничего не видели и не слышали. Москва, говорят, слезам не верит, а мы — клятвам. Есть у нас человек, сейчас он в губчека. В контрразведке у Буденного служил, обращение знает. Допросил. Нет, говорит, ничего не знают.

— Допросил, значит… Ладно, я хоть у Буденного не служил, но придется и мне с ними поработать.

— Это вряд ли. После допроса их похоронили обоих.

— Похоронили, значит.

— Всех хоронят.

— У кого были ключи?

— Под рукой у них же, у охранников, и были.

— А сейчас они где?