Тайнопись

Делая очередной ход, дух опия грезит наяву:

— Рано или поздно я отдаю себя целиком, умираю. Уступаю месту собрату. Но, даже умирая и выходя жидкостью в землю, я пробираюсь под землей на свою родину, чтобы питать молодые семена — им надо взойти, чтобы отомстить тем, кто кромсает и мучает нас…

Бес шикнул на них, но духи невидяще поглазели на него и провалились в свою вечную негу.

А бес увидел сон. Будто он — глина и лежит пластом под ярким солнцем. Ему покойно и тепло. У него нет конца и края. Он — нечто огромное, общее со всем, что вокруг. Над ним нависает трава. В нем роются червяки и личинки. Снуют жуки и мыши. Откуда-то проникает влага. Она не дает ему нагреться. А сверху он покрыт плотной коркой от солнечного зноя, который плавно растекается по всему громадному телу. И это блаженство длится веками.

И вдруг — голоса людей, скрип колес. И тут же — боль. Это лопата вонзилась в него, оторвала кусок и грубо швырнула в тачку. Еще и еще. Навалили доверху — и повезли. Он корчится от боли. Кипящие лучи солнца проедают его насквозь. Он слышит писки уховерток и агонию червей. Из тачки его высыпают в огромный чан, где уже много умирающих кусков. Бадью везут на волах. Вокруг всё кипит и умирает. Из мертвых кусков проступает и хлюпает смертная жижа. Волы идут медленно. Холодно. Вот бадью снимают с повозки. Так и есть!.. Опять лопата!.. Кромсает всё подряд!.. Уцелевшие куски копошатся и ерзают перед казнью. А его шлепают на носилки и несут. Он не знает, куда и зачем его несут, но от страха покрывается испуганной коркой.

Потом его взяли чьи-то крепкие руки, стали мять, крутить, смешивать с водой, опять месить и мять. И вдруг бросили на что-то вертящееся. Оно вращалось всё быстрей и быстрей. С каждым поворотом колеса из него вылетали куски и частички, а бока круглились и вздувались. А потом — адская печь! Жара обожгла и сжала со всех сторон. Внутри всё полопалось. Глиняное «я» умчалось прочь, чтобы уже никогда не вернуться. Но где-то открыл глаза новый кувшин. Жизнь шла своим чередом.

Очнувшись от страшного сна, бес долго не понимал, где он. Что это было?.. Надо идти прочь с этого поля! Оно чуть не удушило его! Душилище!

Он шел, не обращая внимания на то, что вокруг. Сновавшие тут и там двойники стали ему безразличны. Ведьмы, сидящие кучками в зарослях, манили его к себе, бесстыдно задирая хвосты и мотая грудями, но он не отзывался. Мелкая полевая дрянь щетинила спины и урчала, но он не смотрел в её сторону. Всё это перестало занимать. С глаз будто стремительно спадала пелена, да так явно, что он иногда поднимал лапы, пытаясь окончательно стащить то, что сходит.

Ему встретились два беса. Они сидели у ручья и, склонившись над водой, что-то рассматривали на дне. Раньше бы он обязательно присоединился к ним, но сейчас только взглянул — и мимо!

Скоро он сумел подняться и медленно полететь в сторону большого города, где могли быть знахари, которых надо заставить вылечить больное крыло.

Глава 9

В горах стояла ночь. Далекий лес превратился в темную кайму. Трава исчезла под пеленой тумана. Птицы умолкли. Заволновался ветер. Белесая масса ледников словно приподнялась, зависла в воздухе, облитая лиловой эмалью ночи. Всё кругом уходило под колпак черной тишины.

Шаман и Мамур выбрались на горный луг. Шаман вложил в пращу хрустальное яйцо и пустил его в пространство. То место, куда упало яйцо, стало сердцевиной его круга, который был тут же начерчен бьющимся от радости кинжалом. Мамур отмерил семь шагов и заточенным корнем начертил свой круг. Запалил смолистую ветку бука.

Под её светом братья кропотливо расчистили в кругах землю от травы и камней, разровняли ее и принялись рисовать знаки, причем кинжал рвался из рук шамана и сам, одним росчерком, обозначал необходимое. В середине крута Мамура они зарыли хрустальное яйцо, а сверху водрузили клетку с открытой дверцей.

Выпили по очереди настойку конопли, сваренную шаманом (он каждую осень заготавливал это снадобье, помогающее от всего на свете). Вошли в круги, разложили предметы: у шамана — труба и бубен, у Мамура — зеркальце и сеть. Под светом луны всё было хорошо видно. Бук горел ровным бездымным пламенем.

Раздевшись донага и натершись с ног до головы мазью из жидкого опия, шаман начал медленно вертеться на одном месте. Постукивая пятками, приседая и подпрыгивая, он топтал землю, попирая всю ее скверну, нечисть и подлость.

Вращенье усилилось. Когда оно достигло предела, за которым надо было или взлететь или ввинтиться в землю, шаман схватил трубу и что есть мочи затрубил, поворачиваясь во все стороны, обращаясь к небу и земле. Рваные, хриплые, мощные звуки полосовали тишину. Иногда он прекращал трубить и кричал во тьму:

— Бесы и гады! Демоны и духи! Дэвы и каджи! Ведьмы и твари! Идите! Я отдаю вам свое тело! Берите его! Оно ваше! Ваше! Ваше! Здесь для вас много еды и питья!

Эфир вокруг шамана светился тонким сияньем. Двойник витал над ним. Мамур жег ветки и следил за тем, чтобы брат не вылетел из круга. А шаман вертелся волчком и трубил всё громче, то задирая кость-трубу к небу, то опуская в землю.