Тайнозритель

— Ничего… Ведь прожил всю жизнь без отца, и бабка Фамарь Никитична воспитала его в постоянном страхе. «Что такое постоянство?» — довольно часто вопрошают меня паломники в этой связи. «Да и хотя бы привычка к однообразию». Женя был частью этой медленной жизни, вернее, не жизни, а бытования, тягучего бытования, рассуждать о цвете которого я бы не взялся. Итак, вообрази себе однообразный вой или гул, внезапно потрясаемый трубным ударом вечевого колокола. Смерть матери, внезапный приезд отца, похороны, бесконечные бессонные ночи в пустой комнате на пустой кровати в плену пустых, уверяю тебя, совершенно пустых кошмаров. Например, ему могла являться мать и заученным жестом умершей нежности гладить сына по лицу, по глазам. Женя узнавал этот жест — плакал, мучился, получая в ужасе удовольствие от прикосновения. Потом отец уехал. А они с Лешкой Золотаревым полезли на колокольню на Филиале. Забрались на самый верхний звон… На колокольне все перила проржавели и были кое-где прикручены проволокой, пол прогнил, а по углам висели грязные наледи бутылочным стеклом: тигли. Ночью шел снег, а днем светило солнце, и было как зимой с мутными наварившимися языками льда, пробравшимися сквозь железную ограду и окаменевшими тут. Вот он и сорвался.

— Сорвался или бросился?

— Не знаю… На похороны приехал Павел.

«Женечка, а Женечка, но все равно твоя голова обнажена! И лучше б с неба, с горы, с тучки златоверхой, с последнего звона монастырской колокольни на эту грешную голову лилась холодная вода! А потом выйди в январский ветер, кусая шершавый снег-наст — бьет промозглая дрожь, поклонись, как должно, и тут же у стены, обшитой тесом, сиди, замирай, подвизайся, одиночествуй, катаясь ладонью по мокрым дымящимся волосам, натертым лампадным маслом, так что задохнуться можно от умиления, жалости, смирения и собственной ничтожности…»

И Жени не стало. Еще совсем недавно он был тут: «А если я умру, как мама, то меня не будет. Все станут меня искать, звать, кричать: Женя, ты где? А меня уже давно не будет, и они стяжают неведение и слепоту».

Вспоминалось: можно было, вполне обезопасив себя, избегая вопросов и погони по пятам, забраться на самый верхний звон полуразрушенной колокольни. С высоты после узкой темной лестницы — крутого крюкастого лаза — низкого, невыносимо низкого, скребущегося в голову потолка Женя принимался за эту территорию мира, разлитого под солнцем. Конечно, ослепляло с непривычки, хотя этой минуты и следовало ожидать с неотвязностью, борясь с волнением, не подавая вида в том, но все же эта минута наступала внезапно — болели глаза, ломило голову.

Женя видел изумрудный лес до горизонта, поселок, мутную зелень карьера. В продолжение тишины улицы пустовали, расчерченные песчаной пылью, поднятой вероятным метанием камней или путешествием велосипеда. Деревянные мостовые возлежали в тени деревьев.

Единственное, где происходило хоть какое мало-мальски различимое с вышины движение, так это была станция УЖД — мотовоз дышал черной копотью солярки, трогался, уезжал, подобный спичечной коробке.

Женя вспоминал, как отец говорил ему, что летом они обязательно пойдут на рыбалку — смешно, а теперь лес, уводящий к горизонту, поселок, холмы, поросшие кустарником, мутная зелень карьера. Бараки…

И шагнул.

На следующий день Павел уехал, и больше его никто никогда не видел. В поселке через три года начались расселения, еще что-то там началось, вывозили лес, шпалы, рельсы, погрузчики и трелевочные машины разрывали кривые улицы. Кинотеатр горел. Паром потопили, но это уже неинтересно…

Покоритель орнамента

(роман)

Егору посвящаю

1

Он громко сморкается в носовой платок.

Мое искаженное гримасой лицо отражается в покрытой черным лаком рогатой глубинной мине, что выставлена на гранитном постаменте перед входом в евпаторийский краеведческий музей.

Я смотрю на себя и не узнаю себя.

Он стоит перед могильной оградой, сооруженной из старых панцирных кроватей, и рассказывает о похороненных тут жене и грудном ребенке, убитых при обстреле города системой залпового огня «Град». Голос его дрожит, но он рассказывает, выдавливает из себя страшные слова.

Слова-знаки, слова-символы, слова-объекты.

Я всматриваюсь в свое отражение, открываю рот, высовываю язык, касаюсь им нижней губы и не узнаю себя. Ну что же, мне остается лишь предположить, что я вижу маску какого-то неизвестного науке рогатого чудища.

Она собирает вещи, разбросанные по комнате, расставляет стулья вдоль стен, на одной из которых висит ковер.

Я помню себя в возрасте шести-семи лет ходящим по ковру босиком. Тогда я воображал себя покорителем орнамента, исполненного в восточном, предельно витиеватом стиле.

Он продолжает рассказывать о том, как все было, когда город был под огнем.

А было все так: ночью город начали обстреливать со стороны перевала. Люди выбегали из своих домов, и их тут же накрывало осколками. Повезло тем, у кого вход в подвал находился с необстреливаемой стороны. В подвалах спаслась большая часть жителей города.