Таинственный Леонардо

Всегда старайся, «чтобы туда, куда повернута голова, не поворачивалась бы и грудь»[96], – гласит одно из самых знаменитых правил, содержащихся в его

«Трактате о живописи». Леонардо точно следует этому указанию, когда приступает к написанию «Дамы с горностаем»

примерно в 1490 году (см. иллюстрацию 16 на вкладке). При взгляде на нее сразу бросается в глаза разница между нею и Джиневрой Бенчи: это положение. Тело и лицо флорентийской дамы были повернуты в одном направлении. Бюст молодой миланки, напротив, повернут вправо, в то время как ее лицо смотрит влево. Деталь, которая может показаться незначительной, производит невероятный эффект на портретах, которые были написаны в Италии в те годы и позднее. Если вспомнить, что придворных и их жен все еще изображали в основном в профиль, как римских императоров, то можно лучше представить себе, какое революционное значение имел этот портрет. Повернуть фигуру означало сделать пространство трехмерным, этот прием позволял придать персонажу объем и телесность, особенно при отсутствии архитектурных сооружений или пейзажа на заднем плане. И не только это. Движение женщины позволяет проникнуть в ее внутренний мир: кто-то отвлек ее внимание, и ее взгляд оказался устремлен куда-то за пределы картины, как раз туда, куда смотрит животное, которое она держит на руках.

Этот зверек с белоснежной шкуркой прямо указывает на герцога Лодовико, незадолго до того вступившего в орден Горностая. Однако животное присутствует на портрете не только в качестве символа или детали, обогащающей ее смысл, горностай помогает передать чувства, которые испытывает женщина. С поднятой вверх мордочкой и отставленной в сторону лапкой, которой он опирается на синюю ткань накидки, перекинутой через плечо дамы, горностай принял весьма необычную позу, за которой угадывается внезапное движение. Из-за этого кажется, что пальцы женщины слегка подрагивают, поглаживая шерстку зверька: она старается мягко и заботливо удержать его. Какой образ смог бы лучше представить роль любовницы рядом с гордым Лодовико Моро? Уже практически не осталось сомнений, что этой дамой является Чечилия Галлерани, вошедшая в милость у герцога в 1489 году. Об этой юной даме, в возрасте семнадцати лет уже овдовевшей, рассказывали поразительные истории: образованная, утонченная, прекрасная, она стала излюбленной героиней придворных поэтов, воспевавших ее изящество и ум. Несколько лет спустя она стала настоящей соперницей супруги герцога, Беатриче д'Эсте. Герцогиня прямо приказала ей не одеваться на людях в такое же платье, как у нее; по-видимому, Лодовико, не отличавшийся богатой фантазией и тактом, подарил обеим дамам одинаковые платья… Беатриче, видимо, с трудом переносила присутствие своей соперницы при дворе, если верить тому, что написал мантуанский посол в Милане: «Болезнь синьора Лодовико была вызвана слишком бурной связью с одной из его девиц, которую он держал при себе, очень красивой, неглупой, везде следовавшей за ним, которой дарил всю свою любовь и оказывал всяческое внимание». Чечилия казалась настоящей ведьмой.

«Хороший живописец должен писать две главные вещи: человека и представление его души. Первое – легко, второе – трудно, так как оно должно быть изображено жестами и движениями членов тела. Этому следует учиться у немых, так как они делают это лучше, чем все другие люди».

Леонардо, наоборот, представил ее целомудренной и чистой, «предпочитающей слушать, а не говорить», с лицом, поражавшим всех своим оживленным выражением. Художнику теперь мало было сделать правильное освещение, скомпоновать все части фигуры и соблюсти пропорции. В эти годы он оставил запись: «Хороший живописец должен писать две главные вещи: человека и представление его души. Первое – легко, второе – трудно, так как оно должно быть изображено жестами и движениями членов тела. Этому следует учиться у немых, так как они делают это лучше, чем все другие люди»[97]

. Одно дело уметь правильно выстроить композицию, и совершенно другое – изобразить «движения тела, соответствующие движениям души».

Портреты, отличавшиеся чрезвычайным сходством с чертами лица заказчика, узнаваемые, но невыразительные лица, написанные его флорентийскими коллегами, такими как Перуджино и Боттичелли, казалось, уже принадлежали другому миру.