Читаем Таинственный Леонардо полностью

В своей работе да Винчи прежде всего опирался на опыт Антонелло да Мессины, прибывшего в 1476 году в Милан. Именно он привез в Италию фламандскую традицию поясного портрета на черном фоне, концентрировавшего взгляд зрителя и не позволявшего ему отвлечься. Именно ему принадлежали первые портреты, в которых отражалась психология персонажа и было схвачено выражение, раскрывавшее особенности его личности. Однако шедеврам Антонелло не доставало «движений тела», реакции персонажа на событие, которая захватила бы его целиком и вдохнула в него жизнь. В этом смысле Леонардо внес фундаментальный вклад в развитие портретной живописи. Его «Дама с горностаем» – это не просто дань невыразимой красоте женщины. Это первое остановленное мгновение в истории живописи.

Метод, которым пользуется художник, полностью основан на серии асимметричных отсылок: левая часть тела женщины залита светом, в то время как справа тень заглушает цвета ее одежды; накидка, соскользнувшая с правого плеча, появляется только слева крупным планом; отсветы круглых бус из гагата, обвивающих ее шею, меняются, в зависимости от их положения.

На фоне всех этих новшеств тускнеют любые разъяснения, касающиеся политического и аллегорического значения персонажей. Чтобы с точностью установить личность женщины, исследователи сосредоточили свое внимание на горностае. Зверек на руках у молодой женщины напоминает не только о Моро, но также становится символом чистоты и умеренности, поскольку горностай благодаря своей умеренности ест не более одного раза в день и предпочитает скорее погибнуть, нежели запятнать грязью свою чистоту[98]

. Наконец, по-гречески слово горностай произносится как gale, что очень напоминает по звучанию фамилию женщины, Галлерани. Так из одной-единственной фигуры художник создает настоящий ребус, тесное переплетение смыслов, соответствий и значений, которые так любили разгадывать аристократы при дворе Миланского герцога. Эту способность Леонардо в те времена ценили гораздо выше, чем какой-либо другой из его талантов. Так началось его восхождение на вершину славы. По всей Италии говорили о нем и мечтали заказать ему картины.

Внутри картины без нашего ведома

Над головой «Дамы с горностаем»

можно прочесть надпись: LA BELE FERONIERE, но в действительности известна другая картина с этим названием – «Прекрасная Ферроньера», знаменитый портрет, хранящийся сегодня в Лувре (см. иллюстрацию 17 на вкладке).

И так хватало предположений и загадок, связанных с идентичностью этих женщин, так название еще больше запутывает исследователей, поскольку в действительности оно не предназначалось и для второго портрета. Ни женщина с горностаем на руках, ни дама в красном платье не являются той прелестной девушкой, к которой относится это ferroniere. Это определение могло означать одно из двух: или ленту на лбу, которой девушка обвязывала голову (она присутствует на обоих портретах), или тот факт, что она была дочерью торговца скобяными изделиями (ни одна из дам таковой не была). Однако в документах было обнаружено свидетельство того, что под таким именем была известна фаворитка короля Франции Франциска I, над портретом которой Леонардо работал в последние годы своей жизни. Любовницы Лодовико Моро были здесь ни при чем.

Тем не менее портреты обеих дам, без сомнения, были написаны при дворе Лодовико Сфорца; об этом свидетельствуют прежде всего их наряды, сшитые по испанской моде, распространенной тогда в ломбардском герцогстве. Ни одна из них не могла быть любовницей Франциска I. Как тогда можно объяснить странную связь между этим названием и двумя портретами? Речь идет о простой ошибке, допущенной в XVIII веке при составлении каталога: все знали о существовании портрета La belle ferronniere и, чтобы вытащить картину на свет божий, поторопились приписать ее название совсем другой работе. Но была ли на самом деле Чечилией Галлерани женщина с миланского портрета? Лишь недавно была выдвинута гипотеза, согласно которой речь идет о Лукреции Кривелли, второй любовнице Моро, занявшей место в сердце герцога, когда Галлерани была удалена из Милана, чтобы выйти замуж за Лодовико Карминати, герцогского ленника. Беатриче д'Эсте только успела избавиться от одной соперницы, как ее муж сразу же нашел себе другой объект желания. На этот раз его отношения с дамой не ограничились несколькими мимолетными ночными свиданиями, потому что Лукреция подарила Лодовико незаконнорожденного сына, Джованни Паоло, сразу же ставшего маркизом Караваджо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура