Читаем Таинственный Леонардо полностью

В этом портрете можно встретить все приемы, уже опробованные живописцем в «Даме с горностаем», при этом художник сделал невероятный шаг вперед. Парапет отделяет поклонников от женщины, которая, как представляется, появилась у окна, выйдя из глубины комнаты и устремив взгляд куда-то вдаль. Если Чечилия смотрит в том же направлении, куда она повернулась, то Лукреция вызывает почти головокружительное пересечение планов, создавая очень изысканное скрещение линий. Ее бюст полностью повернут направо, почти в профиль, лицо находится в фронтальном положении, а взгляд направлен в несколько ином направлении. Зрачки кажутся слегка поднятыми, подбородок опущен вниз. Сосредоточенное и загадочное выражение ее лица остается неуловимым. Ее внимание привлекло что-то, что находится вне картины, но не просто где-то сбоку, как в случае Галлерани. Складывается стойкое ощущение, что объект, к которому прикован взгляд Лукреции, находится у нас за спиной. Мы оказываемся втянутыми в сцену благодаря тревожному ощущению, что нечто загадочное затаилось позади нас.

Кожа на левой щеке женщины странно покраснела: кажется, что рефлекс от платья падает на лицо. Это световой эффект, никогда ранее не встречавшийся, цветная тень, которую импрессионисты начали писать только четыре века спустя. Все способствует возрастанию загадочности этого портрета, который с первого взгляда кажется простым и верным изображением прекрасной и грациозной девушки, но в действительности транслирует растущее напряжение, благодаря необычному повороту, рассеянному взгляду и мерцающему свету.

Объект желания

Нетрудно себе представить, что через несколько лет после этих блистательных работ Леонардо стал одним из самых востребованных в Европе художников. Весть о его славе достигла Мантуи, где тогда обосновалась самая изысканная женщина той эпохи: Изабелла д'Эсте. 26 апреля 1498 года маркиза написала Чечилии Галлерани письмо с просьбой прислать ей на время портрет кисти Леонардо. Изабелла хотела сравнить его с несколькими портретами, написанными венецианцем Джованни Беллини, уже бывшими в ее частной коллекции. В ее великолепном собрании живописи были представлены также такие художники, как Мантенья и Перуджино. Эта благородная образованная дама внимательно следила за новыми тенденциями и была страстной почитательницей античности. Она могла узнать гения при встрече.

Когда три дня спустя прибыл портрет Галлерани, у нее не осталось сомнений: она должна была получить портрет, написанный Леонардо, любой ценой. Чечилия приложила к картине любопытное письмо, в котором жаловалась, что через восемь лет после написания портрета ее лицо уже не слишком похоже на изображение. Время старило ее, выражение лица изменилось. Флорентийский живописец с большой точностью запечатлевал лица своих персонажей, не стремясь к идеальной схожести. Женщина испытывала ностальгию по своей утраченной красоте. Портрет был настолько убедительным, что стал почти ее alter ego, вторым я.

Пораженная необыкновенным талантом мастера Изабелла д'Эсте страстно желала приобрести работу кисти да Винчи.

Случай получить его картину представился на следующий год, когда Леонардо покинул Милан, уже занятый французскими войсками. На пути в Венецию он остановился в Мантуе и нарисовал эскиз портрета маркизы (см. иллюстрацию 18 на вкладке), на котором женщина странно представлена с лицом в профиль и бюстом в почти фронтальной позиции. В частности, руки, сложенные на груди, заставляют подумать о предшественнице «Джоконды», прежде всего интересен слегка поднятый указательный палец, который в данном случае указывает на книгу, лежащую на парапете. На самом деле после великолепных портретов Галлерани и Лукреции Кривелли это лицо кажется почти шагом назад. Странный феномен в работе да Винчи, который никогда не упускал случая найти что-то новое в каждой следующей картине. Создается впечатление, что этот рисунок он сделал против желания, чтобы удовлетворить настойчивую просьбу Изабеллы, которая затем немедленно потребовала живописную версию своего портрета на доске.

Кажется, художник сделал два варианта одного и того же рисунка: один он оставил маркизе, а другой забрал с собой, пообещав, что раньше или позже напишет с него настоящую картину. Действительно, мелкие дырочки вдоль профиля женщины на бумаге позволяют предположить, что в какой-то момент Леонардо начал переносить рисунок на доску или на картон. Возможно, в уплату за эту картину предназначались 600 флоринов, поступившие на его флорентийский счет 14 декабря 1499 года…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура