Таинство любви

За окном метель. То ветер играет хлопьями лепестков вишни. Они не растают, подобно снежным вихрям зимы, что исхлестав прежде округу мокрым полотенцем по щекам, падут в бессильных рыданиях, но соберутся в низкие хрупкие сугробы. Непрочные, как разношенная пятка носка из козьей шерсти, сквозь которую проглядывает растрескавшаяся от долгой ходьбы ступня, через них видна выпачканная землёю дорога с задержавшимся в складках её морщин пустым сором, кой куда охотнее согрелся бы напоследок в печи промежду дров.

Дождавшись заветного взмаха белого, вышитого ландышами платочка, покинули свои казармы комары. Как не рядись оне в дам, всё одно — разбойники. Идут строем, нападают, позабыв себя, с одною только надеждой испить вражеской, сделавшейся густой от страха крови. А кто уж там перед ними — старец, девица, либо малое дитя, на то им глядеть недосуг.

Солнце, осердившись невзначай, вышло-таки на порог опочивальни, — выспалось, аль для разогнать комариное воинство, ну и сослепу, из-за испускаемого собой сияния наступило на одуванчики, так что едва не раздавило их.

Утром стояли те нарядные, лепесток лепестку. Растопырив крохотные золотые пальчики с заострёнными коготками, пропускали они локоны утреннего воздуха через пятерню, трогали каждый видимый едва волосок и тихо напевали нечто неуловимое. Сердце, что слышало эту мелодию не впервые, ни разу не перепело её никому, ибо, коль выразишь затаённое — не случится, не сбудется оно.

— Метель за окном?

— То ветер играет хлопьями лепестков вишни.

Точка долголетия

Я перечитал кучу учебников, и отыскал то, о чём задумываются многие — точку долголетия, и тут же поведал о находке деду. Тот обрадовался, и показав стёртые наполовину зубы, улыбнулся искательно:

— Сделаешь мне?

— Дед, да я ж не доктор… — начал было отпираться я, но глядя на то, как мрачнеет старик, решился:

— Ладно. не тушуйся. Попробую!

— Да ты не бойся, у тебя получится! Уколы ж ты мне вон уж сколько лет ставишь…

— Ага, мать меня за это грозится упечь, говорит — права не имею. — напомнил я деду, на что тот возмутился:

— Так не дозовёшься, врача-то!

Прежде, чем найти нужное место, я сравниваю ладонь деда со своей, прикладываю к колену, растопырив пальцы, и на уровне безымянного нахожу точку.

Чудится мне или нет, но та выделяется на фоне тонкой сухой, чистой до белизны кожи. Она не светлее, не темнее, но просто — как бы даёт о себе знать:

— Если вы ко мне, то я здесь!

— Не больно?

— Нет. Спасибо. Хорошо.

— Ну, глаза закрой и лежи тихонько.

— Насовсем? — кокетничает дед.

— Я тебе устрою с твоим насовсем! — пугаюсь я и добавляю строго, — Лежи смирно, подойду попозже, сниму.

Дед довольно улыбается и, кивнув, послушно прикрывает глаза. Я выхожу, притворив за собой дверь и чувствуя слабость в ногах, едва не плюхаюсь мимо стула, а спустя мгновение понимаю, что оставил в той точке долголетия все силы, хотя по младости казалось, что несть им сроку и числа.

Уход человека в небытие это трагедия. Каждый из живущих понимает конечность существования, но не осознаёт или, что скорее, не верит в неё. Прошедшее время это не то, с чем разум в состоянии смириться, а уж тем более — верно оценить. Как с этим справляется душа, придётся узнать каждому.

Неуловимость настоящего скапывает с ножа жизни на землю, как кровь, и не успеваешь прочувствовать — каково это, жить. Хватаешься второпях за всё сразу, либо по крупицам, подробно разбираешь что-то одно, а исход… Он одинаков, прежний: ты так ничего и не понял или открылась суть непостижимости бытия, которая принуждает к единственно верному — радоваться тому, которое есть здесь и сейчас.

Кому, как не доктору, вЕдомы эти библейские истины. Они для него — сама очевидность. Столько сердец бывает выслушано… Они, подчас, красноречивее тех, в чью грудную клетку бьются они птицей, и кому верно, без права на отдых, служат. Сколько? На сколь достаёт мочи, а иногда и поболе.

— Не вызывайте меня больше к нему. Он неизлечимо болен.

— И чем же по-вашему?

— Старостью!

— И это повод даже не попытаться помочь?!

— Ему уже ничто не поможет.

— Да. Вы правы. Но лишь отчасти. Только вот, ни одно из лекарств не поможет обрести человечность и сострадание. Вам!

…Уход человека в небытие это трагедия, и каждый из живущих, понимая конечность существования, всё ж не желает мириться с ним. И пусть не отыщется в том смысла, пусть! Зато чище станет душа.

— Куда ты лезешь! Ты же не доктор!

— Всё равно. Сделаю, что смогу.

Ответственность

Взросление — это не умение постоять за себя, не понимание собственного предназначения, то было бы слишком просто, хотя жизнь часто грешит отсутствием сложности, естественностью, желанием покрасоваться, из-за чего нередко терпит в свой адрес: «Ты меня не понимаешь… Я совсем один… За что я тут? Да лучше бы я…» И никому в голову не приходит, что сама по себе жизнь тоже у себя самой одна-единственная. Но, заместо благодарности, костерим по чём зря, не жалея, ни её, ни себя.