Вот отрывки из этого письма: «Тысячью поцелуев покрываю твой лоб, милое мое дитя, любимая дочь Вероника. По доносу попал я в застенок, без вины принял я злую муку, опозоренный сойду я в могилу. Тому, кто попал сюда, уже нет пути назад, и всякий, кто назван чародеем, должен в том сознаться, и да смилуется над ним Господь, если вздумает он упорствовать. Ты должна знать, любезная моя дочь, как случилось, что я столь чудовищно оговорил себя. Явился палач, связал мне руки и — Боже милосердный, не оставь меня! — сжал тисками оба моих больших пальца с такой силой, что кровь брызнула во все стороны из-под моих ногтей, и четыре недели после этого я не мог пошевелить своими руками без криков боли, и сейчас пишу это письмо, с трудом удерживаясь от стона… Когда они обрили меня и, связав мне руки за спиной, в первый раз подняли на дыбу, я решил, что настал конец света, и душа моя вот-вот отделится от тела. Восемь раз палач вздергивал меня под потолок и восемь раз бросал оземь, и страданиям моим не было конца…
Когда палач отнес наконец мое истерзанное тело обратно в темницу, он обратился ко мне с такой речью: «Господин наш, именем Спасителя нашего, Иисуса, заклинаю вас признаться хоть в чем-нибудь, пусть даже вы этого не совершали. Пожалейте себя, ибо вам не вынести завтрашней пытки, а коли даже вы сумеете выстоять, все равно вам не спастись, пусть вы даже благородного рождения, ибо вас будут пытать да тех самых пор, пока вы не назовете себя чародеем».
И тогда последние силы оставили меня, и я умолял дать мне день на размышление и прислать священника для беседы. В священнике мне было отказано, однако мне позволили некоторое время подумать… И пришло мне в голову, что, быть может, стоит выдумать некую богомерзкую историю, дабы умилостивить мучителей моих… И взвесив все, я понял, что нет для меня иного выхода… Так родилось на свет признание, которое ты, дитя мое, прочтешь ниже и в котором нет ни слова правды. Не суди строго несчастного отца своего, ибо дух мой был смятен, и не имел я твердости долее принимать муку и поношение…